Сергей Шаргунов - Птичий грипп

– Да знаем все. – Кондратий почесал щетинистый подбородок. – Хорошая новость – это и есть?

Вивиорский ехидно крякнул.

– Хорошая – другая, – спокойно сказал певец. – Как водится. Отчетик. – Он вытащил из нагрудного кармана лист белой бумаги, сложенный вдвое, развернул и громко прочитал написанное красными печатными буквами с просветом между строчками:

– У меня всё. – Певец положил бумагу на стол. – Все прошли обследование. Все чистые. Органы свежие. Цена – максимум.

У Вивиорского были скорбно поджаты губы.

– Как? – охнул Кондратий. – Женский футбол? Она что, мандой своей играла?

– Почему? – удивился Певец.

– Так, к слову пришлось… – Кондратий расхохотался и показал ему пятерню, Певец ответно показал свою, и Кондратий хлопнул смачно. – А ты че, Витя, не смеешься?

– Кхе-кхе, – растянул тонкий рот Вивиорский.

– Соколову сегодня готовят. Остальные обработаны и переправлены. То есть все органы, как положено… Честь по чести. Китайская сторона претензий не имеет.

– Вы кого спрашивали? – Вивиорский прищурил левый глаз.

– Ван Цзинвэя, блин.

– Блин – имя?

– Дядя Витя, засунь свою иронию себе… Я, вообще-то, певец, блин. А ты чем занимаешься? Теневик от политики, блин… Дядя Кондратий, у вас покурить можно?

– Некурящие, – нахраписто заявил Кондратий. – Ты не парься. Ты че, их сам потрошишь? Это китаезы. Ты находишь объект, узнаешь результат, закрепляешь, тебе работать не надо, это все равно как пасть разевать под эту…

– Фонограмму, – ехидно заметил Вивиорский.

– Вот! – обрадовался Кондратий.

– В рот… – махнул рукой Соловей.

– Дениска, да не обижайся ты. Одно дело делаем. Все на троих. Почему Витя берет третью часть? А? Любопытно? Это не твое дело. Он мне нужен. Это наше с ним дело. Ты че, в накладе, в обиде? Да на своем этом… шоу-бизнесе никогда таких денег не понюхаешь! А? Звезда на льду! Ха-ха! Органы свежие и здоровые. Что может быть дороже? Какое золото?

– Я не спорю, Кондратий Викторович, – сказал певец.

– Ничего. На следующих выборах изберем тебя в депутаты, – хмыкнул Кондратий. – Хочешь?

– Как скажете.

– Правильный ответ. Витя у нас контактер… Этот… Ты кто, Витя?

– Медиум, – тонким голосом назвался Вивиорский.

– Так… – неопределенно согласился Кондратий. – Че, медиум, во фракции с утра? Коротко давай…

– Вице-спикер звонил опять Славе. Липкин спелся с Костомаровым. Лесин дерзит. Половина не пришла на пленарку. Савичеву надо вообще придушить…

– Все как всегда. Ясный хрен.

– Придушить? – спросил Певец.

– Не встревайте не в свое дело! – холодно попросил Вивиорский.

– Дениска! – Кондратий ударил певца по плечу. – Да это он шутит так. Кто ж депутата будет душить? Шуток не понимаешь, родной мой?

– Знал бы кто-нибудь, чем мы промышляем, – вдруг сказал певец задумчиво.

Зависла короткая тишина.

– А чем мы промышляем? – с аппаратной любезностью спросил Вивиорский.

Кондратий напряженно молчал.

– Кто-нибудь? Узнал? – Он открыл и оставил открытой пасть, мокрую, набитую зубьями, и согнулся, точно готовясь к прыжку. – Ты меня огорчил. Кто-нибудь – это… Это кто? Какашки тети Маруси под окном шестого этажа… Или парни? Вова герычем торговал в 92-м, Слава нарик конченый, Боря детей расчленял, трахал и убивал, видео есть…

– Какой Боря? – тупо спросил Певец. – Борис Николаевич Ельцин?

Кондратий опешил. И тут же взорвался адским хохотом. Он обхватил лицо руками. Он хохотал, захлебывался, сквозь пальцы заструилась пена, он рычал, хохоча… Укусил себя за палец.

– Сука! Больно! Сука! Не могу! Витя, дай ему в ухо! Сука! Насмешил! А?

– Другой Боря, – не меняя мрачно-отстраненного выражения лица, сквозь рев начальника заметил Вивиорский. – Живой пока.

Услышав это замечание, Кондратий взорвался новым раскатом хохота, он сместил руки к седой шевелюре, вцепился себе в волосы, лицо его покраснело. Оно плясало, как мешок со смехом, дребезжащий, красно-праздничный…

– Ладно, – внезапно Кондратий перестал, огладил седую прическу и в секунду вернул себе спокойный оттенок одутловатого лица. – Поколдуем? А то у меня еще Совбез в шесть.

Соловей взял листок с фамилиями и положил рядом на кожаный подлокотник.

Вивиорский проворно встал из глубокого кресла, наклонился к кейсу, стоявшему тут же, отомкнул замок и принялся вынимать и класть на стол все нужное.

Блюдо с черными знаками – точкой ровно посредине и стрелкой от точки.

– Фарфор? – придирчиво осведомился Кондратий, схватив блюдце и вертя. Поднес ко рту и звякнул зубами о краешек.

– Как положено, – усмехнулся Вивиорский, вытащил трубкой скатанный лист ватмана. Расстелил на столике. На ватмане был черный круг. Мошкарой по кругу черным цветом роились буковки и циферки.

Кондратий сунул блюдце в руку Вивиорскому и поежился:

– На. Клади сам. Мудрец на мою голову… Грех делаем.

Вивиорский с бдительностью медицинского работника вложил блюдце в нарисованный кружок. Вскочил, стремительно подлетел к включателю, убавил свет, вернулся на место. Трое сидели молча, утопая в креслах.

– Поехали, что ли… – мутно прорычал Кондратий. – А то у меня… в шесть…

Кондратий решительно тряхнул большой головой и положил две тяжелые пятерни на край блюдца. Потом съехал кистями чуть назад, оставив на блюдце задубевшие концы пальцев. Певец мелодично уронил свои пухлые пальчики с розовыми лодочками ногтей.

– Маникюр, педикюр… – невнятно проурчал Кондратий.

Положил пальцы Вивиорский, длинные, смуглые.

– Худые, прям глисты, – сонно оценил Кондратий. – Ты че, Витя?

– Молчим, – нейтральным голосом опытного хирурга оборвал Вивиорский и крепко закрыл глаза. Кондратий обрушил веки. Певец веки смежил.

Замолчали. Молчали минуту. Молчали две минуты. Еще молчали.

Внезапно заговорил Вивиорский, гортанным высоким голосом. Голосом плаксы. Голосом, полным несчастий:

Кондратий сонно гудел:

– Каково тебе?

Вивиорский плаксиво твердил:

– Каково тебе?

Соловей сказал скороговоркой:

– Каково тебе? – Открыл глаза, скосился на лист на подлокотнике и выразительно прочитал: – Мирзоев Тимур! – Ии снова закрыл глаза.