Маша Трауб - Вся la vie

Женька меня уважал. Потому что к нему никого из детей близко не подпускали даже на улице, не то что домой в гости. Он умел заражать одним взглядом. Только на меня его способности не действовали. Даже когда он эпидемию свинки в детском саду устроил, я не заболела. Женька, веривший в то, что может кого угодно «заболеть», был уверен, что я знаю «антимикробное» заклинание. За такое знание он разрешал мне отхлебнуть из своей бутылки сиропа. Вообще-то сиропа у него было много – маленькие бутылочки стояли на подоконнике, на выбор. Сироп из шиповника, брусники, облепихи… Я знала, что Женька к ним равнодушен, хотя мог пить сколько захочет. Но он все равно жадничал и разрешал мне выпить только чайную ложку. Он лично отмерял количество – брал ложку, долго выбирал бутылку, ту, где побольше осталось, и наливал. Торжественно передавал мне ложку и следил, как я пью и даже облизываю с ложки капельки. Женька непроизвольно тоже облизывался. Он никак не мог понять, почему мне эти сиропы так нравятся. Он смотрел на бутылку, нюхал – а вдруг там не сироп, а что повкуснее – и пожимал плечами.

Женьке разрешалось спать сколько захочет, потому что тетя Наташа считала, что «во сне выздоравливают». А когда Женька просыпался, ему разрешали не убирать постель. Потому что он мог вспотеть и потный пойти на кухню. А на кухне форточка открыта, и ребенка может продуть.

Единственное, что в Женькиных болезнях мне не нравилось, – это то, что нужно ходить в платках. Он все время ходил перемотанный – или крест-накрест на животе, или с замотанным горлом. А когда у него воспаление среднего уха было, так ему еще и голову перемотали.

Я не болела, потому что у меня был дядя Ося. Мама его нашла, когда ей сказали, что у ее дочери бронхи недоразвитые.

Дядя Ося умел шевелить кустистыми бровями, двигать ушами и лечить моего любимого зайца. Я узнавала, что к нам должен прийти именно он, по раскладу на кухонном столе – джезве с кофе, рюмка коньяка и пятирублевая купюра. Дядя Ося был педиатром. Мама говорила: «От Бога». А дядя Ося всегда ей отвечал:

– Я тебя умоляю, только не рассказывай бедному еврею про Бога. – А после этого ко мне обращался: – Машенька, слушайся маму. Ма-мы – они мудрые. Я вот свою не послушался, и видишь, что из меня получилось?

– Что? – не понимала я.

– Старый больной человек. А был бы зубным техником, как мама хотела, меня бы женщины любили.

– Почему?

– Потому что тогда бы, Машенька, я был бы богатым старым больным человеком. А это – две большие разницы.

Он это так грустно говорил, что мне его жалко становилось. Очень-очень.

– Дядя Ося, я тебя люблю.

– Ты меня жалеешь, – почему-то догадывался дядя Ося.

– Да, жалею и люблю.

Однажды дядя Ося приехал, не заглядывая в ванную и ко мне в комнату, сразу прошел на кухню, выпил коньяк, а пять рублей не взял. Мама сказала, что дядя Ося уезжает – далеко и навсегда. В другую страну, где ему будет хорошо, потому что там все такие, как дядя Ося. Я представила себе такое замечательное место, где ходит много-много кустистых дядь Ось, они шевелят ушами, лечат зайцев и пьют коньяк. На следующий день у меня впервые в жизни поднялась температура. Мама стояла надо мной и плакала.

Утром в нашей квартире, когда Васе было пять дней, раздался звонок. На пороге стояла женщина в красном берете, с тяжелым пакетом с эмблемой супермаркета.

– Здрасьте, я ваш участковый, медсестра уже была? Нет? Ну ладно, где ваши документы? – Женщина прошла, села в кресло и начала писать.

Я смотрела на ее красный берет, на котором красиво таяли снежинки. Ее пакет лежал на ковре и тоже подтекал.

– Как зовут ребенка? – задавала она один вопрос за другим. – Кем папа с мамой работают? Журналисты? Понятно. Вечно спешите, времени нет, могу в поликлинике принимать вас без очереди. Позвоните, договоримся. Так как ребенка зовут? Василий? Это вы в честь Теркина? Журналисты, книжки вроде читаете и такое имя дали. Так подумайте насчет без очереди… Завтра медсестра придет.

В ванную она пошла после того, как захлопнула тетрадь. Медсестра не пришла, а позвонила.

– Я вам нужна? – спросила она.

– Не знаю, – почему-то растерялась я.

– Пупок зеленкой мажете?

– Мажу.

– Хорошо, – сказала медсестра и повесила трубку.

Участковый врач позвонила через неделю:

– Ну, как ваш Валера, зубки уже режутся? Слюни текут?

– У нас не Валера, а Вася… Слюни текут. Зубки еще не режутся.

– Почему?

– Не знаю. А что, должны?

– А сколько ему?

– Две недели.

– А, я не туда посмотрела. До свидания.

Я пошла в поликлинику – забрать карту и попросить, чтобы не беспокоили. Хотя они и не беспокоили.

Карту мне отдали быстро и молча – государственной медицине было наплевать, буду ли я делать своему ребенку прививки и носить к 8 утра в окошечко анализы. Фамилия ребенка была написана с ошибкой, и жирным фломастером «а» переправлено на «о». В коридоре плакали дети, в пятом кабинете пили чай с печеньем «Юбилейное», седьмой был закрыт, в восьмом прием новорожденных детей на правах доктора вела медсестра. Уставшая молодая женщина на ободранной банкетке кормила ребенка грудью, а ее мама, то есть бабушка, бодро бегала по коридору и выясняла, «кто последний». Во дворе стояли папы – курили, смотрели на часы и кричали в мобильники. Они сторожили коляски – их часто крадут.

Лариса Николаевна появилась в нашем доме, когда Васе исполнился месяц. К нам по делам заехал друг мужа, тоже отец. Попили чаю. Они говорили о работе, я отнесла грязные чашки на кухню и расплакалась. Не знаю, что на меня тогда нашло. Весь этот месяц мне было страшно. До тошноты. До какого-то одурения. Я чувствовала, что что-то не так. Что ребенок не должен так плакать. А все вызываемые врачи – государственные, элитные, рекомендованные – говорили: «Все в порядке». Я выла в голос.

Друг мужа зачем-то зашел на кухню.

– Что случилось? – спросил он.

– Вася…

– Позвони нашей Ларисе. Она диагност от Бога.

Я бы не поверила, если бы не это его «от Бога». Как мама говорила.

Лариса Николаевна спасла Васю. Я в этом уверена. Или меня спасла. Потому что я с тех пор не плачу – сын здоров, мама жива.

За эти годы Лариса Николаевна узнала, чем болела моя прабабушка и от кого Вася научился хлопать дверью. А что я знаю о ней? Немного. Потому что, даже позвонив поздравить ее с днем рождения, начинаю рассказывать про Васю. Лариса Николаевна привыкла – я у нее не одна такая. Знаю, что ее передают «из рук в руки». Знаю, что она очень устает – работа в поликлинике, а потом, без обеда, в метро и на другой конец Москвы. Знаю, что двое ее собственных сыновей всегда были очень самостоятельными.

Их мама может сделать то, что мне кажется чудом. Спасти ребенка. Даже совсем маленького, недоношенного, потому что Лариса Николаевна – неонатолог. Ребенок плачет, ему плохо – он ведь может только плакать, а она понимает, где ему плохо и почему так получилось.