Дмитрий Петровский - Роман с автоматом

– Чем могу помочь?

– Мне нужен принтер, – сказал писатель, тоскливо оглядывая магазин.

– Принтер… струйный, лазерный, большой, маленький, дешевый, дорогой?.. – Парень говорил быстро и как будто раздраженно.

«Услышал акцент», – подумал писатель.

– Дешевый. Но такой, чтобы быстро печатал. Чтобы в него можно было положить сразу много бумаги и сделать много копий.

– Для копий я посоветую вам купить копировальный аппарат. Делает много копий, и быстро… – Парень посмотрел в непонимающее лицо писателя и рассмеялся, довольный своей шуткой. – Ладно, могу предложить вам вот этот, – он встал из-за стола, прошел между полками и ткнул пальцем в грязно-белый агрегат, – очень удобная машина, довольно быстро печатает, хорошее разрешение, можно использовать как факс и как сканнер. Под USB. У Вас есть USB?

– Что? – писатель снова посмотрел непонимающе.

– USB-порт, – пояснил парень и после паузы, во время которой писатель мучительно искал, что ответить, спросил: – Какой у вас вообще компьютер?

– Пентиум, – ответил писатель, и, увидев, как парень начинает закатывать глаза, поспешно добавил: – кажется, двухсотый.

– Ясно, музейный экспонат. Значит, нужен принтер с LPT. Сейчас посмотрим…

Она покупала кремы для солнца, карты, путеводители. Когда мы встречались, она читала мне из этих маленьких книжек о всяких достопримечательностях.

– Все буду рассказывать, – говорила она, – буду ходить с закрытыми глазами. Мы вместе будем все трогать…

Но за день до отъезда, когда уже фактически начался мой отпуск и мне не надо было на работу, мы с ней не встретились. Вместо этого я вышел утром из дома, поднялся вверх по Хоринерш-трассе, пересек аллею Шонхаузер и на той стороне поймал такси. Машина-торт остановилась точно так же, как несколько лет назад, и на этот раз, как всегда, было впечатление маленького чуда: остановка движущегося тела одним движением руки. Но теперь я точно знал куда ехать, знал не только район, но и улицу, и номер дома. Никаких проводов не обрывалось между мной и новым домом, и углубление в район, лежащий за границей моего Берлина, не было чем-то особенным. Было семнадцать евро по счетчику, и был дом в Шарлоттенбурге. Я вспомнил, куда звонить, шестая сверху кнопка в среднем ряду, мне открыли, не спросив имени, и я вошел. Лестница пахла нехоженной чистотой – в этот дом мало входили и мало из него выходили, в нем жили. Почтовых ящиков не было – были, кажется, специальные щели в дверях, в которые бросали письма и газеты, – из щелей шел едва заметный сквознячок, и чем выше я поднимался по лестнице, тем ярче из оставшегося в воздухе еле уловимого запаха пота воскресал почтальон: грузный человек, тяжело осиливающий лестницу и проклинающий старомодный западноберлинский дом. На четвертом этаже я позвонил.

Мне открыли не сразу – за дверью было тихо, потом из глубины квартиры долго двигалось что-то пошаркивающее, живущее слабым, лучинным теплом. Наконец дверь отворилась. Он, кажется, не сразу узнал меня, а я, хоть и сразу понял, что это он, почему-то немного растерялся. Он сделался ниже, много ниже, стал еще холоднее и суше. Но когда он наконец произнес приветливо-бессмысленное «Guten Tag,» я услышал: голос остался тот же.

– Здравствуйте, герр Цайлер! – сказал я и назвался.

После приветствий мы пили кофе в его большой и странной холостяцкой квартире, за тяжелым деревянным столом. Он беззвучно помешивал в чашке, пил, осторожно ставил чашку, почти точно попадая в ее горячий, влажный след на столе.

– Я почти не выхожу из дома, – рассказывал он, – это, наверное, неправильно. Но подниматься каждый раз по лестнице… Уже не хватает сил. Хотя, знаешь, я скоро поеду в Петербург. На твою родину. Одна школа пригласила меня провести там несколько уроков.

Я кивал, отпивая чай из чашки с отбитой ручкой.

– Сними, пожалуйста, очки! – продолжал он. – Я хочу видеть глаза, какие бы они ни были. И расскажи, как ты живешь и что делаешь…

Я снял очки и начал рассказывать. Я рассказал о Пренцлауэр-берг, о моей работе, описал наш ресторан – герр Цайлер никогда не слышал о подобных местах и, кажется, заинтересовался. Он спросил о моей матери, и я рассказал, что знал, хотя ее я тоже очень давно не навещал.

– Ты молодец, – тихо говорил герр Цайлер, – сейчас много здоровых молодых людей сидят у государства на шее, а ты работаешь, хотя уж тебе-то спокойно можно не работать.

– Мне нельзя не работать, – возражал я, – я не окончил школу, я на полулегальном положении.

– Ах, вот оно как! – Он стал задумчив, опустил чашку и начал стучать по ней ногтем. – Ну что ж, каждый выбирает свой путь. Я тоже закончил школу много позже, чем это полагалось. И уверяю тебя, не эти несколько классов гимназии были моей настоящей школой…

– Герр Цайлер, – начал я, и, начав, понял, что отступать уже некуда, – я к вам, собственно, пришел посоветоваться. Скажите… Вы когда-нибудь держали в руках автомат?

– Автомат, – протянул он задумчиво, – автомат… А зачем тебе?

– Видите ли, герр Цайлер… Я помогаю одному человеку переводить текст. О военной технике. Военный текст. И там… Одним словом, там есть место, где называются разные части автомата, по-русски. А я не знаю ни по-русски, ни по-немецки…

– Автомат… – все тянул герр Цайлер, словно не слушая меня, – автомат. Части автомата.

Он медленно поднялся со скрипящего стула. Шаги его прошуршали возле меня полукругом, мягкое движение домашних туфель, как когда он шел открывать мне дверь, только теперь он совсем не шаркал.

– Подожди здесь, – сказал он, – я сейчас приду и объясню.

Он прошагал через длинный коридор куда-то в глубину квартиры, я слушал и думал, что он, судя по оставшемуся в моей памяти расположению комнат и пусто и белесо возвращаемому кафелем эху шагов, пошел на кухню. На кухне он шуршал чем-то, что-то кидал на стол – то ли пачку бумаг, то ли упаковку соли – хлопало легковесно, шуршало сыпуче. И когда он возвращался, то возвращался уже с чем-то, и я знал, что это было. Герр Цайлер вошел в комнату, и я сидел по одну сторону огромного стола, а он стоял по другую, и в руках у него был коробок спичек. Он медленно открыл его, медленно положил на стол, затем так же медленно начал доставать спички и, одну за одной, класть на стол.

– Ты молодой, – начал медленно говорить он, продолжая раскладывать спички, – молодой мужчина. – Он вздохнул, кладя спичку на стол, словно собираясь с мыслями, и продолжил: – Древние мужчины были воинами, добытчиками пищи. Потом они были защитниками своих деревень, потом – солдатами… Были целые народы, которые жили только войной. Ты ведь знаешь это, да?

Я кивнул.

– А культура тем временем развивалась, становилась гуманнее, – продолжал он, – и воздвигала свои моральные ценности, механизмы противодействия. Воспитывала в людях неприятие убийства. Понимаешь?