Олег Дарк - Смерть в гриме

Она была единственная, кого я пригласил не ожидая от нее ничего, оттого только, что мне нравится, как она сидит у моих ног и поглядывает только она на меня снизу.

Может быть, я все это и устроил для нее.

Эти столпились тоже в дверях, высыпали все, а места не нашлось.

Заметив мой взгляд, наклонилась ко мне, а я ей сказала: "Ты где-нибудь еще видела в таком количестве знаменитостей, собранных в одном месте и дружески разговаривающих?"

Отшатнулась с презрением.

Я внимательно прислушивалась, как будто записывала. Как на магнитофон. Не знаю, что он задумал, хотела понять, зачем ему все это устраивать.

Собравшись в другом месте и по другому поводу, они все равно бы так же думали и чувствовали или говорили. Так думать и чувствовать, но говорить не совсем о том же, но всегда только что-то одно подразумевая, но что того или другого только и волновало, стало механической особенностью устройства каждого их них, придававшей их встречам интригующее посторонних однообразие, подобное тому, с каким вертят колесиками часы лишь для того, чтобы показать время.

— Меня читатели в основном знают не по тому, что пишу я, а что пишут обо мне.

— Как Вы, Евгений, справедливо заметили, ли

— Нет.

— Я же прекрасно понимаю, что со временем этот язык станет общим, только пока он кажется герметичным.

— Роман всегда есть признак общественной стабильности.

— Я тебе не верю.

— Как спросили меня давеча на радио.

— И что же ты ответил?

— Пошел на хуй.

— Нет.

— Но тогда же непонятно, отчего вы все так стремитесь к известности.

— А где она у нас?

— Они этого не переварят. Если только впоследствии.

— Прямо так и говорит, представляешь?

— Ничем не удивит, потому что там этого полно. То, что русская литература может принести в мировую культуру, — это какой-то необыкновенный опыт измененных состояний сознания, — говорил, нервно поворачиваясь к собеседникам, дон Кихот.

— Интересно, что в современном романе я совершенно не помню детей.

— Нет, ну есть, наверное.

— Я не помню.

— Только это и остается.

— "Очередь".

— Пошел на хуй.

— Да, да. Да. Все равно, обнажаете вы бездны зла или призываете к добру

— Очень интересно, я готовил свою главу, сплошной диалог и через промежутки троекратно должно повторяться «Нет», но так, чтобы не имело никакого отношения к предыдущей реплике. У меня ничего не получилось.

— Почему?

Это несправедливо, — подумал Олег, — мы же знаем, которые писали замечательные малые вещи и никогда роман.

— для меня это только продолжения либеральных традиций русской литературы.

— Обычное противоречие между индивидуальной слабостью и общими эстетическими представлениями.

— Я думаю, что если бы сейчас кто-нибудь пришел и сказал, что русская литература принесет необыкновенный опыт стабильного сознания

— Мне все равно, мужчина или женщина, главное, чтобы был красивый (привлекательный).

— Просто он сейчас пишется по-другому.

— Нет.

— И что же ты предлагаешь?

— Оказалось, что не подберешь такой, к какой бы не могло относиться «нет». Пусть и противореча. Особенно если противореча.

— Да.

— "Я написал роман" — имеет значение сама эта фраза. Ты воспроизводишь жанровые черты, о которых у каждого есть представление: несколько сюжетных линий и чередование разговоров и действий. А потом все это заполняешь, чем не важно.

— Я тебе не верю.

Другая примечательная особенность моих воспоминаний о ней: я думал, что у нее полные губы, а когда опять ее видел, оказывались обыкновенные, тоненькие.

— Только и остается, что оплачивать рецензии о себе, если отвлечься от того, что один неудачный опыт этого уже был.

— А также уличных сцен. Все эти случайные обмены репликами, который час и проч., которые часто великолепны. Или группы прохожих. У кафе и на автобусных остановках, только и делающие произведение романом.

— Вы, вероятно, говорите о?.. — Он назвал фамилию Руслана.

— Да.

— По-человечески я его очень понимаю: самому наконец прочитать, дать другим и проч. Кроме того, не все же узнают, что это по заказу. Но хотелось бы, если бы это желание еще и сочеталось с хорошими текстами.

— Он неважно писал, неважно. Хотя его, конечно, жаль.

— Его смерть при таких обстоятельствах была его единственным истинно художественным произведением.

Сказал, как отрезал.

— Может быть, мы наконец обратимся к тому, зачем нас сюда, что нас сюда привело. Не знаю, кому это могло понадобится. Вряд ли кто-нибудь из нас добавит нового к тому, что известно. (Раздражаясь.)

Все замолчали. Если раньше они только поглядывали на меня, то теперь откровенно выжидающе уставились.

Я встал в кресле. Татьяна сделала движение помочь мне, но я отказался. И произнес небольшую хорошо подготовленную речь.

— Я бы хотел почтить память покойного, каким бы он ни был поэтом. И именно как поэта. О нем уже стали забывать, хотя прошло всего, я заметил, даже упоминать перестают. Нет, не вставанием. Вы знаете, что у нас уже набралось несколько погибших писателей, как правило при загадочных обстоятельствах. Некрологи тут ни при чем. Мне бы хотелось доказать, что поэта очень могут убить специально, а не по ошибке. Так думать было бы оскорбительно. Я попрошу Галину Георгиевну, которую мы все хорошо знаем, потому что она нам часто помогала, прочитать по своему выбору несколько рассказов Руслана, убитого по вине тех, чьи имена еще предстоит установить, потому что она единственная из здесь присутствующих любила его, была близка, кажется, пользовалась его доверием и т. д.

Я даже вспотел.

Вот к этому я была совершенно не готова, к чему угодно другому, даже не думала, мне же их еще найти. А, да вот хотя бы. (Роясь в своем столе.) Так вот зачем ему. И на их лицах отразилось недоумение.

Из рассказов Руслана М., прочитанных мною в собрании, бывшем 19… года августа 18 числа, в моем доме.

сросшихся пальца, средний и указательный, которыми она почесала маленькую поясницу. Куда ты смотришь? — строго сказала мама. Торопясь, я отвернулся.

Загорелые местные мальчишки пронесли на длинных нитках волочащихся, перепачканных в песке «бычков». Наташа из Киева, переодеваясь в нише в скале, попросила отвернуться, кутаясь в полотенце. Я упрямо качаю головой. Дядя Мелик, остановив свой автобус, вынес на дорогу, возле которой паслись лошади, и попытался посадить, а я отталкивался от ее спины ногами. Потом объяснил, что хотел на гнедую, эта же беленькая.

Со второй я познакомился, вероятно, в другое время и, вполне возможно, в другом месте, но, как обычно бывает, в воспоминаниях они слились в одно место и время.

Накануне приехали. Рано проснувшись, пробежал в сырую умывальню, представлявшую из себя цементный закут. Старшая чистила зубы. Набрав в рот воды и прополоскав, сливала на руки младшей, у которой на одном из пальцев не было фаланги. Мне рассказали, что ей брат отрубил два года назад. "Да она сама подставляет," — оправдывалась смеющаяся сестра.