Питер Хёг - Тишина

Он пытался дышать. Каспер увидел кровь двух цветов на губах отца. Темно-красную, струящуюся из разорванных вен. И алую артериальную кровь. Последняя издавала звуки, похожие на тихое кипение, — звуки микроскопических пузырьков кислорода, поднимающихся на поверхность жидкости.

— Я сильный человек, — прошептал Максимилиан. — Мне ничего не стоит тебя поддержать. Хотя бы один раз. Напоследок.

Несмотря на то что голос был уже лишь слабо шипящим потоком воздуха, в нем слышалась полнота жизни. Знакомая Касперу по тому времени, когда отцу было, должно быть, лет сорок. Тело Максимилиана было словно ниточка во вселенной. Но сознание его не ослабело.

— Черт возьми, больше всего мне нравились сцены смерти. Помнишь Базотто? Когда они выходили на сцену и каждый раз умирали. Мы тогда чуть не описались от смеха. Но тут уж нет. Все в последний раз.

— Ты уверен, дедушка?

Это заговорила девочка. Умирающий внимательно смотрел на нее.

— Не слишком ли поздно, — прошептал он, — представлять меня внукам?

— К сожалению, раньше никак не получалось, — ответил Каспер.

— Не надо разговаривать, — сказала девочка. — Ты должен думать о том, что умираешь.

— Это еще какого черта? — возмутился Максимилиан.

Она наклонилась над ним. Положила одну руку ему на грудь. Другую — на затылок.

— Бастиан, — позвала она.

Темнокожий мальчик встал на колени у головы Максимилиана. Вокруг детей возникла сосредоточенность, которой Каспер никогда прежде у детей не слышал. Да, пожалуй, и у взрослых.

Каспер осторожно прижал к себе тело отца. Он почувствовал, как что-то шевелится под его ладонью — словно какой-то зверек. Он сообразил, что это сердце. Пули открыли грудную клетку сзади — все еще бьющееся сердце было обнажено.

— На самом деле, — сказала девочка, — не надо ничего бояться.

Каспер услышал тишину. Она распространилась во все стороны из какой-то точки между двумя детьми и растворила все звуки. Пропал ветер. Стеклянная комната. Тела. Настоящее время. Дания. Последнее, что Каспер увидел, было лицо отца. В следующий момент сознание покинуло Каспера и унеслось обратно в туннель. И все исчезло.

Его отвезли на авиабазу Вэрлёсе, в ту ее часть, которая еще осталась в ведении военно-воздушных сил. Там, поблизости от блокированного района, изрытого пробуренными отводными каналами и окруженного предупреждающими табличками с надписью «Загрязнение», стояли несколько приземистых бараков, наполовину утонувших в песке.

Когда они проезжали через Йонструп, пошел дождь. И лил, не переставая, все три дня, пока его допрашивали.

Ему давали спать по три часа в сутки, о том, что это было именно три часа, он только догадывался — часов в его распоряжении не было. Ему не давали есть, но приносили кофе и сок. Он пил только воду, на всякий случай, — вдруг они подмешают что-нибудь в сок или кофе.

Он слушал музыку барабанящего по крыше дождя — мог ли дождь исполнять кантаты Баха? Через двое суток он различил шесть струнных квартетов Гайдна, очень отчетливо, — тех самых, которые Гайдн написал после десятилетнего перерыва. Потом — шесть квартетов Моцарта, которые стали ответом на квартеты Гайдна. К этому времени Каспер уже начал грезить наяву. Он неожиданно понял, что музыка и дождь звучат, чтобы помочь ему выжить. Чтобы связать фрагменты действительности, которая понемногу начинала распадаться.

Допрашивали его три разные смены, в каждой из которых было по два человека — мужчина и женщина: похоже, они проанализировали его отношения с женщинами. Женщины относились к нему тепло и по-матерински — любая допрашивающая команда играет на противоречии между добрым и злым родителем; у него возникало желание выплакаться на груди у женщин, дважды он так и поступил, но вопросы не прекращались.

— Почему похитили детей?

— Понятия не имею, — отвечал он. — Может быть, они хотели получить выкуп, может, были сексуальные мотивы?

— Вы что-то говорили о ясновидении.

— Это, должно быть, какое-то недоразумение, — говорил он. — Ясновидение — это суеверие, я не суеверен, мои слова записаны у вас на бумаге или на пленке?

— Почему вы вернулись в Данию?

— Я вернулся, чтобы умереть в своем гнезде. Мне исполнилось сорок два. Знаете, это как у слонов. Для меня Дания — кладбище слонов.

— Почему вы расторгли все контракты?

— У меня нет больше прежних сил.

— Где вы прежде встречались с детьми?

— Никогда их раньше не видел.

— Девочка говорит, что знакома с вами.

— Она заблуждается. Вот что значит — быть любимым, боготворимым и мелькать на страницах газет. Дети и взрослые считают, что знают тебя. Вас я тоже в этом подозревал. Думал, вы хотите быть ближе к славе.

— Впервые вы были в монастыре в апреле прошлого года.

— Впервые я был там месяц назад. Меня привезли прямо из аэропорта.

— Почему они вас забрали?

— Спросите их. Они сестры милосердия. Разве это не их работа — врачевать заблудшие души?

Через двое суток начались угрозы.

— Женщина, — говорили они. — И ребенок. Мы имеем право задержать их на неопределенный срок. В условиях чрезвычайного положения обычное законодательство не действует.

— Какое это имеет отношение ко мне?

— Завтра вас отправят в Испанию.

Он внутренне рассмеялся. Тихий, лишь ему одному понятный смех. Он уже не чувствовал страха. У человека нельзя забрать больше, чем у него есть. После этого он свободен.

— Каин, — спрашивала сидящая перед ним женщина. — Что вам говорит это имя?

— Разве это не из Библии?

— Когда вы встретились с ним в первый раз?

— Посадите меня к себе на колени, — предложил Каспер. — Чтобы я мог собраться с мыслями. Тогда я, может, и вспомню что-нибудь.

Его посадили на стул с наклонным сиденьем. Он все время соскальзывал. Ему рассказывали о таких стульях: кого-то из марокканских артистов допрашивали в Иностранном легионе в Аяччо, на Корсике. Говорили, что стул этот хуже побоев. Каспер выдержал несколько часов. До середины «Диссонансного квартета». [94] В. А. Моцарт.

— Дайте мне другой стул, — заявил он. — Не обязательно «Эймс». Но он должен быть удобнее, чем этот. Или же я за себя не отвечаю.

Они никак не отреагировали. Они не верили, что в его аккумуляторах еще осталась энергия. Тогда он встал и подбросил стул ногой. Стул упал на голову сидящего перед ним человека.

В следующее мгновение комната заполнилась людьми, на него надели наручники — черные пластиковые браслеты. Но другой стул ему принесли.

— У детей есть какие-нибудь особые способности? — спросили его.

— Они производят впечатление талантливых детей, — сказал он. — Они наверняка могут сидеть на горшке и бить в барабан одновременно. А не спросить ли их самих?