Игорь Сахновский - Заговор ангелов

– Отец прислал письмо. Он возвращается через два дня и торопит меня с приготовлениями к свадьбе. Тебе надо уехать – не позднее чем завтра!..

– Ты требуешь от меня бегства? Чтобы я удрал, как трус? Я знаю нрав твоего отчима…

– А я знаю твой нрав. Ни один из вас никогда не уступит. Умоляю тебя, уезжай! Ради всего святого…

Она смолкла, заслышав шаги Пласиды, которая вошла с горящим светильником.

– Что ж вы в потёмках сидите? – воскликнула нянька испуганно. – Темнота до добра не доводит.

– Почему? – спросил я с улыбкой. Старуха понизила голос:

– Так ведь нечистая сила только и ждёт!.. Спросите вон сеньориту, она сама с колдуньей зналась. Ох!..

Тут, видимо, поняв, что сболтнула лишнего, Пласида прикрыла рот рукой, перекрестилась и ушла. Мы снова остались вдвоём.

– Что за колдунья? Расскажи.

Она неохотно призналась, что в прошлом году, когда ездила во Вьяну-дель-Приор, побывала у слепой гадалки, которая славится своими точными прорицаниями и готовит сильнейшие снадобья.

– И что она предсказала?

– Она совсем слепая, но заявила, что лицом я вылитая Хуана, та самая Хуана Безумная. И что меня ждёт точно такая же участь либо…

– Ты веришь этому?

– …Я нашла гравюру, портрет королевы Хуаны Первой, и сама поразилась этому сходству. Но ничью судьбу я повторять не собираюсь.

Она встала, чтобы уйти. И уже у самой двери, открытой в темноту, оглянулась и произнесла с ледяной вежливостью:

– Я прошу не тревожить меня сегодня ночью. Мне нужно остаться одной.

<���…> За ночь я не сумел уснуть ни на минуту. Вчерашний ветер умолк, но мглистая тишина, окутавшая замок Брантесо, казалась ещё более отчаянной. Как только небо за окном затянулось предутренней поволокой, я вскочил с постели в невыносимой тревоге и, накинув халат, вышел в коридор. Меня страшили мои собственные отражения, мелькающие в тёмных зеркалах, как преследователи, то по левую, то по правую руку. <���…>

Я бы нашёл её дверь даже с закрытыми глазами. Пытаясь унять жесточайшее сердцебиение, я заставил себя помедлить, прежде чем войти. Спальня была не заперта. Мария дель Росарио лежала на краю постели в неудобной, перекошенной позе: одна нога на полу, другая – подогнута, как у сломанной куклы. Было страшно вглядываться в бескровную белизну застывшего лица. Мне не хватило решимости приблизиться к ней, чтобы определить, мертва она или спит. В комнате стоял странный чесночный запах, заставивший меня вспомнить вчерашние слова о нечистой силе.

В это мгновение снаружи за дверью послышался тихий отчётливый звук – какой-то убегающий шёлковый шелест, будто по коридору промчался маленький вихрь. И почти сразу же до моего слуха донёсся выкрик: чей-то женский голос окликнул меня по имени. Внутренне содрогаясь, я вышел в пустую темноту коридора и направился в ту сторону, откуда, как мне казалось, долетел голос. <���…>

Наконец, после неуверенных блужданий мне бросилась в глаза полоска света, резко выделявшаяся между полом и дверью. Это была спальня доньи Беатрис. Забыв о приличиях, я постучался и вошёл. Полуголая, с распущенными волосами, донья Беатрис глядела на меня с постели так, будто ждала моего прихода.

– Это вы? Вы меня звали?

– Не кричите! Кузина услышит!..

Боже правый, я бы не колеблясь отдал годы жизни, чтобы она и вправду могла ещё слышать нас… В растерянности я сел на кровать, и донья Беатрис, не пряча наготы, приникла головой к моему плечу. Мне причудилось в этом жесте сердечное сочувствие, в ответ я обнял её, но тут же услышал взволнованный шёпот:

– Закройте дверь, негодяй! <���…>

Пусть меня простит Мария дель Росарио там, на небесах. Мы все не ангелы и не звери. А сам я – из тех доверчивых тварей, которые превозмогают горести и скорби если не любовью, то хотя бы её подобием.

Трудно сказать, сколько минут промелькнуло с того момента, когда Беатрис потушила светильник и с поразительной сноровкой, нимало не интересуясь моими желаниями, превратила меня в своего любовника или, можно сказать, в орудие для самоублажения. <���…> Казалось, эта сладкая обжигающая пытка никогда не кончится, как вдруг я почувствовал на себе взгляд из темноты, присутствие кого-то третьего – и оглянулся.

В редеющих синих потёмках, возле закрытой двери явственно белела фигура в длинном монашеском платье. Лицо и руки стоящей заслоняла глубокая тень.

– Кто здесь?! – крикнула донья Беатрис неожиданно грубым, бабьим голосом, всё ещё хриплым от вожделения, и этот вскрик ударил по моим нервам сильнее, чем появление молчащей непрошеной гостьи. Когда я вскочил, подобрал с пола и накинул халат, её уже не было в комнате. И снова из коридора послышался тот же самый звук – стремительно убегающий шёлковый ветер.

В считаные мгновенья, терзаемый колотьём в груди, я добежал до спальни Марии дель Росарио.

Она лежала, запрокинув голову, подогнув под себя ногу, всё в той же перекошенной позе. Я бросился к ней, стиснул в ладонях нежное холодное лицо, словно подёрнутое инеем, теребил губами полуоткрытый рот, пытаясь наполнить его дыханием. Увы! Жизнь ушла из неё. <���…>

На исходе января донья Беатрис удостоила меня изящным посланием, где, помимо всего прочего, сообщала невероятные, леденящие душу подробности.

«Мой любезный друг! Полагаю, вы поступили весьма разумно, покинув Брантесо до возвращения в замок моего дяди. Ослеплённый горем и яростью одновременно, он был склонен обвинять именно вас не только в смерти падчерицы, но ив том, что произошло позднее, после вашего отъезда.

Мне страшно об этом писать, но придётся. Ужас в том, что мою несчастную кузину нам даже не довелось похоронить!

Наверно, вы помните аббата Бенисио? Он, между прочим, был ещё нестарым приятным мужчиной, хоть и вечно с дурным запахом изо рта. Я пишу «был», потому что в ночь, когда его оставили у гроба с телом моей бедной кузины, чтобы он совершил обряд отпевания, в эту самую ночь из часовни бесследно исчезли и покойница, и сам аббат Бенисио!

У меня и сейчас волосы встают дыбом при воспоминании о том, как мы стояли ранним утром в ужасной растерянности в этой мрачной сырой часовне, и она была совершенно пуста! На наши испуганные возгласы отвечало только эхо, которое взмывало над алтарём подобно хищным птицам…»

Заключительные главы «Приятных записок» маркиз дописывал, судя по всему, уже в самом преклонном возрасте. Рассказы о любовных приключениях постепенно сошли на нет, уступая место сетованиям на удручающую нехватку набожности. Причем нельзя сказать, что отставной донжуан сожалел о своём безбожии по сугубо моральным причинам. На старости лет маркиз решил, что, будь его вера в Бога более глубокой, он сумел бы найти внятное объяснение неким загадочным событиям прожитой жизни, в том числе и обстоятельствам ухода Марии дель Росарио. Эти обстоятельства продолжали смущать его и тревожить. Если верить мемуарам, он даже вступил в переписку со знаменитым французским астрономом и естествоиспытателем Камилем Фламмарионом, чтобы как-то сверить свой мистический опыт с научным.