Дорис Лессинг - Марта Квест

— Послушай, Мэтти, ты сама понимаешь, что в таком платье надо вести себя иначе. Ты согласна со мной? — Он нагнулся к ней, готовый в мгновение ока подправить что-нибудь или убрать. — Смотри, — наконец сказал он, — глаза у тебя никуда не годятся. Подними голову. — И так как она не шевельнулась, он рукой приподнял ей голову. — Когда у человека такие скулы, — сказал он, — глаза должны быть вот такими, смотри. — С чувством, близким к ужасу, Марта увидела, как он слегка сощурился и посмотрел на нее искоса томным и отчужденным взглядом. — Видишь? — торжествующе спросил он. И проделал то же самое еще раз. На какую-то долю секунды Донаван стал до ужаса похож на нее, и Марта, точно завороженная, с отвращением смотрела на него. Потом нервно рассмеялась, а он тотчас опустил руку, взглянул на нее и покраснел.

— Ты право… удивительный человек, — наконец произнесла она, и в голосе ее прозвучала явная неприязнь.

Молчание длилось долго: это была решающая минута. Беспомощно взглянув на него, Марта увидела — хоть и не очень ясно, — что он растерян и огорчен не меньше, чем она. Он надулся, точно маленький мальчик, которого обидели, и, казалось бы, должен был вызвать в ней жалость, но вызвал лишь раздражение и смутное чувство вины: ну почему она не может сказать ему ничего утешительного? Очень уж страшно ей стало, когда она увидела этого самоуверенного юношу таким растерянным, вдруг потерявшим почву под ногами.

Наконец он сел, с мрачным видом закинул ногу на ногу и заметил:

— Надо мне было идти по художественной части и быть модельером. Из меня вышел бы неплохой модельер, дорогая Мэтти. — Это «дорогая Мэтти», брошенное, как обычно, небрежным тоном, вернуло ему самоуверенность: он уже пришел в себя. — Но если человек вырос в колонии, ничего другого не остается, как идти на счетную работу и ждать, когда твой начальник подаст в отставку.

Он рассмеялся с искренней горечью, и Марта поняла: оба они твердо уверены, что, если бы они родились в других условиях, если бы… — только эта уверенность и связывает их.

— Ну ладно, — с запинкой сказала она, — не будем ссориться. Лучше откажись от меня, это неинтересная работа. Мне кажется, я не создана быть манекеном!

Она смеялась над ним и так хотела, так ждала — чего? Какого-то движения, жеста, который был бы отражением тех чувств, что их объединяли? Вот если бы он обнял ее сейчас — просто, по-братски, все сразу стало бы на свое место, будто ничего и не произошло. Но он зло рассмеялся и сказал:

— А, к черту все это, Мэтти! Пошли на вечер и давай их всех поразим!

Открывая дверь, Марта увидела, что дождь перестал. Хмурое закатное небо отражалось в озере, образовавшемся между домом и калиткой.

— Ты, наверно, рассчитываешь, что я понесу тебя на руках, как это делают герои в фильмах? — сказал он. — Но я не стану этого делать. Смотри не запачкай грязью подол. — Он вскрикнул с деланным испугом, когда она, балансируя, осторожно ступила с лестницы на шаткий камень, а с камня на осколок кирпича, черневший среди розоватой воды. Тут она остановилась, стараясь сохранить равновесие, смеясь над собой и над ним: он так занятно подпрыгивал на ступеньках, приговаривая: — Мэтти, Мэтти, осторожней!

Но эти беспомощные выкрики лишь подстегнули Марту. Она спокойно осмотрелась: от калитки ее отделяло футов шесть грязной воды.

— А, к черту, — сказала она и сразу почувствовала себя в своей тарелке. Она подняла шуршащие белые юбки, завернула их вокруг талии и преспокойно зашагала в своих золоченых туфельках по воде, лизнувшей ей щиколотки холодным языком. Добравшись до тротуара, Марта, точно ребенок, которого привело в восторг путешествие через лужу, воскликнула: — Ух, до чего же хорошо, Дон, просто здорово!

Разбрызгивая воду, он в несколько прыжков очутился рядом с ней.

— Мэтти, — в изумлении и отчаянии воскликнул он. — Мэтти, ты с ума сошла! Ведь ты, наверно, еще не успела даже заплатить за туфли?

— Конечно нет, — беспечно бросила она и опустила юбки; Донаван был ей смешон, и в то же время она искренне, от души презирала его.

— Но у тебя же мокрые ноги, — жалобно добавил он.

— Да, ужас какие мокрые, — иронически передразнила она его. — Ах, боже мой, ведь я могу простудиться. — И вдруг растерянно умолкла: туфли-то действительно стоили дорого, а вела она себя хуже девчонки… — Да не ворчи ты, как старуха, — сердито бросила она и села в машину. — Никто и не заметит моих ног, — через некоторое время добавила она, чтобы успокоить своего спутника. — Все будут смотреть только на твое чудесное платье.

Она вытянула ноги и поглядела на них. Золоченая кожа туфель потускнела и сморщилась, а вокруг щиколоток, на чулках, появилась едва заметная бурая полоска. Осмотр ног доставил Марте глубокое удовлетворение; она перевела взгляд на элегантное, строгое белое платье, такое чуждое всему ее облику, что оно казалось оболочкой, в которую заключено ее сильное тело, тянувшееся ввысь от этих не знающих устали, сильных щиколоток. Марта тряхнула головой, чтобы лучше лежали волосы, и лишь презрительно рассмеялась в ответ на замечание Донавана:

— Ну что ж, добилась своего: выглядишь как настоящая деревенская девчонка — только что хорошенькая. Кстати, Мэтти, ради бога, двигайся поосторожнее: я ведь сметывал платье прямо на тебе, на живую нитку, чтоб оно лучше сидело, и, если ты будешь в нем прыгать, оно свалится. Но тебе это, наверно, очень понравилось бы.

— Конечно, — весело бросила она и, представив себе, как бы она выглядела, если бы вдруг осталась без платья, звонко расхохоталась. — Конечно, — повторила она, к вящей досаде сразу помрачневшего Донавана.

Они прибыли в клуб. Веранда его была разукрашена гирляндами цветных огней, а большой плакат из электрических лампочек гласил: «Мальчики и девочки, веселитесь, до Рождества осталось три недели!»

Большой зал, освобожденный для танцев, был пуст. На главной веранде за столиками молодежь пила пиво — одни уже в вечерних туалетах, другие еще в спортивных костюмах. Многих из них Марта знала в лицо; девушки приветствовали ее улыбками, как родную сестру, молодые люди вздыхали и присвистывали, когда она проходила мимо. Возмущение, в таких случаях обычно поднимавшееся в ней, сейчас не то что притупилось — она поскорее подавила его, загнав в сокровенный утолок души, который считала своим подлинным «я». Донавана же встречали здесь вопросом: «Ну как, отщепенец, вернулся?» — а это показывало, что он не был здесь чужаком, хоть и утверждал обратное. Марта предполагала, что они будут сидеть за отдельным столиком, — если она вообще могла что-либо предполагать, ибо, когда человек всецело подчиняется другому человеку или среде, точно ребенок или загипнотизированный, он не может ничего предвидеть или ожидать заранее. Может быть, Марта и мечтала, что все будет иначе, но мечты остаются мечтами.