Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания

Вечерами колония обычно собиралась на вилле Олафа: слушали музыку, играли в «монополию», в карты, пили сок, ели фрукты, обменивались новостями с родины. Не приходить туда было нельзя: обычно, прождав полчаса, Олаф посылал за отсутствующим кого-нибудь из «надежных» колонистов. Около девяти вечера разъезжались на велосипедах по домам, обменявшись кассетами, книгами и газетами. Уже после этого часа Олаф обычно не проверял, чем занимаются его подопечные, да и нужды в этом особой не было – колония жила компактно, каждый следил за каждым.

В выходные дни тоже собирались – отмечали дни рождения, ездили на пляж, играли в футбол и прочие песчаные игры. Забот у Олафа было немного: тяжелых наркотиков в тех краях купить было практически невозможно, а что до алкоголиков – то их, кроме Ингрид, было еще трое, и все они находились под особым контролем. Пожалуй, лишь Георг доставлял Олафу некие хлопоты: была в нем странность – оцепенелость, отстраненность, замкнутость… Но вены чисты, симптомов рецидива заметно не было. «Экий странный малый! – думал Олаф, ни разу не слышавший от Даниэльсена ни единого слова, кроме „нормально“ да „ничего“.

Размышляя над причинами Георговой оцепенелости, Олаф неизбежно пришел к незамысловатой мысли – шерше ля фам. Опросив «холостых» колонистов, он выяснил, что среди них не осталось ни одного, кто бы не повеселился с бывшей балериной. Только Георг не был замечен в этой компании, а сама Ингрид, когда речь заходила о нем, крутила пальцем у виска: «Долбанутый какой-то!»

– Ты бы обратила на него внимание, – сказал Олаф девушке во время одного из вечерних party.

– Это приказ? – хохотнула она.

– Да нет, что ты! Не нравится мне, что он один. В его положении одиночество – штука опасная. А ты!.. Такая красивая, веселая… Неужели ты его не зацепишь?!

– Если хочешь правду, я его боюсь. Кто знает, что у него на уме? Ты видел, как он улыбается? Как маньяк. Хотя он даже ничего, – вдруг заключила Ингрид, оглядываясь в угол сада, где под деревом папайи сидел Георг с полуулыбкой на худом лице.

– Может, он импотент? – предположил Олаф.

– Я тоже так думала, – заметила Ингрид, – но вряд ли. Глазки-то у него очень даже бывают блядскими!

– Вот бы и проверила!

– Сам проверяй!

Случай проверить жизнеспособность Георга представился неожиданно. Это была середина восьмидесятых годов прошлого столетия, время, когда о СПИДе уже знали, но боялись еще не слишком. А в Африке, на его родине, о нем слышали мало и, разумеется, почти не предохранялись. Однажды ночью, когда Георг спал (впрочем, спал он очень чутко, это и сном нельзя назвать – дремой), в окно постучалась Ингрид.

Георг медленно поднялся и, как был, голый, подошел к окну.

– Наркота, у тебя гондоны есть?

– Что? – не понял Георг.

– Презервативы, говорю, есть?

– Зачем?

– Нужно.

– Кому?

– Мне.

– Зачем тебе? – тупо повторил Георг.

Ингрид внимательно и без стеснения разглядывала его детородные органы. Усмехнулась.

– Да уж не с тобой трахаться, наркота, – сказала она. – Ко мне парень пришел! Вот с таким! И очень черным! – Она наглядно продемонстрировала Георгу размеры негритянского члена. – Но беда, наркота, у него гондонов с собой нет. Понимаешь? А я без них – никогда, когда с неграми. У них СПИД, они тут все со СПИДом, понимаешь?

– Понимаю, – ответил Георг. – Но у меня нет презервативов. Спроси у Андерса, к нему жена приехала.

– Ага, я жене его и скажу: раз ты приехала, дай-ка мне гондонов! Ха-ха-ха! Странный ты какой.

Ингрид еще раз оглядела его с головы до ног, повернулась и ушла. Однако минут через пять вернулась, постучала. Увидела, что кровать Георга пуста, в углу горит ночник, но хозяина в спальне не видно.

– Слышь, наркота, ты не спишь?

– Нет, – отвечал тот, видимо, из коридора.

– А что делаешь?

– Собираюсь. Рыбалка.

– Так рано?

Часа четыре утра и полная темень на улице.

– Скоро прилив, в залив придет рыба, – отвечал Георг.

Было слышно, как он копошится.

– Возьми меня с собой, – попросила она.

– У тебя гости.

– Я его выставила, я, наркота, ничего не боюсь, а СПИДа боюсь.

– Заходи. Кофе?

Ингрид зашла. Георг, босой, в шортах и голый по пояс, кивнул ей на дверь в кухню, сам же вытащил из кладовки два спиннинга, поставил у входа.

Они сели на кухоньке, он положил растворимого кофе в две фаянсовые кружки, налил кипятка, придвинул сахар:

– Пей. Бутерброд?

– Нет, я так рано не могу есть.

– Возьмем с собой.

Они покатили на велосипедах к океану, спустились, поехали вдоль пляжа к самому дальнему волнорезу, с которого Георг обычно бросал спиннинг.

Прилив начинался еще до рассвета, около пяти, и приливная волна в своей высшей точке накрывала волнорез почти целиком. Георг сложил снасти посередине, поставил на камни термос, положил бутерброды, баночки с наживкой.

– Натрись, комары, – он протянул Ингрид флакон. – Малярия неприятная. Не лучше СПИДа.

Они сели на камни лицом к океану. На востоке над кромкой темной воды сияла влажным голубоватым светом Венера, над ней, выше и тусклее, – Южный Крест.

– Вон Южный Крест. Виден только в этом полушарии. Но я и Большую Медведицу видел. Там… – Он махнул рукой на север. – В Порту-Амелия, там экватор близко, она над самым океаном висит перевернутая, но ковшом вниз.

«Удивительная разговорчивость!» – подумала Ингрид.

– Да ну!

И еще подумала, что никогда не видела ни Южного Креста, ни Большой Медведицы – случая не представилось.

– А ты еще полетишь в этот, в Порту-Амелия?…

– Недели через две, там мастерскую открыли.

– Меня возьми.

– Поехали.

– А ты акул ловил?

– Акулы здесь редко – мелко. Пару раз видел плавники – там.

Он показал вдаль, где уже розовел горизонт и из тьмы проявлялись кудрявые острова: слева близко и вдали – у самого выхода из залива.

– Пора. Видишь – светлая полоса? Прилив, свежая вода.

Он наживил две креветки на крючки и по очереди ловкими, даже красивыми движениями правой руки из-за спины забросил их, закрепил удилище между камнями, сел, вглядываясь в воду.

– А разговаривать можно? – шепотом спросила Ингрид.

– Можно.

И они замолчали, смотрели на воду, на горизонт, над которым поднимался ослепительный розовый рассвет. Ингрид задремала, быстрые сны замелькали в ее мозгу, розовые, волнистые.

– Тсс… – раздалось сквозь дремоту.

Она открыла глаза – стало совсем светло, солнце, огромное, поднялось над дальними островами. Георг стоял на самом краю, обеими руками держал спиннинг, вглядываясь в розовато-серые мелкие волны. Вода плескалась уже у самых ног, заливая бежевые валуны волнореза.

– Кажется, зацепила… – пробормотал Георг.