Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания

– Тут у меня забавный знакомый завелся, – сказал я, когда нам принесли шашлык. – Пацан просто бредит смертями! Если надумаете открывать контору, лучшего факельщика не найти, ха-ха-ха!

И я вкратце и весело рассказал Харону историю Алексея. Харон прерывал мое повествование заразительным пьяным смехом, и все время как бы невпопад, как бы не там, где нужно было, смеялся. Казалось, он слушает меня так, из вежливости, а оказалось, что вовсе нет.

Так получилось, что мы, что называется, продолжили. Харон ведь жил здесь же, на Остоженке, – я, признаться, впервые был в такого рода домах, где лифт поднимает вас прямо в квартиру. Огромный холл – холостяцкий беспорядок: барахло по полу, по диванам, по углам, даже на стойке полукруглого бара, за которую мы воссели на высоких табуретках. Он все подливал виски, и всякий раз другого, а то вдруг вскакивал и бежал (причем босой) куда-то, что-то искал, притаскивал – то журнал какой-нибудь, то фотографии семейства, а то вдруг – мандарин. Потом вдруг объявил, что у него в полночь самолет в Америку, что ему нужно собраться, чтобы я не обращал внимания… В окне, не обремененном шторами, мерцала масленая гладь реки да тускло белел прямоугольник Дома художника за ней, а если вглядеться, то слева обнаруживался и «задник» церетелиевского Петра. И еще: в холле сильно пахло туалетным дезодорантом. Поначалу я терпел из деликатности, потом стал поминутно морщиться. Харон как бы не замечал, но на очередной мой сморчок вдруг рассмеялся:

– Это жена!

– Что жена? – удивился я.

– От нее пахнет…

– А… – вежливо протянул я (воображение, разумеется, нарисовало, что некая Харонова жена в виде трупа лежит в спальне на огромной кровати, обложенная, на рогожинский манер, цветами…)

– Нуда, она эти, как их?… Флоксы – не флоксы… Гортензии? Фиалки?… Нет. Настурции? Фу, хрен!.. Забыл!

Тут только я обратил внимание, что в глубине широченных подоконников, в полумраке, стояли ряды горшков с гиацинтами всех, наверное, существующих оттенков. Цветы источали сладкую вонь.

– Она, как в Москву приезжает, накупает этой дряни, хотя сама живет здесь не больше недели… – признался Харон. – Впрочем, если мешает, могу выбросить. Мне что – я привык! Так ты, значит, журналист? – вдруг, будто и не было этих двух часов вдвоем, спросил он.

– Ну да, в некотором роде.

– А в какой области пишешь?

– Да в разных…

– И о смерти тоже?

– И о смерти… – усмехнулся я странной простоте вопроса. – «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов» – это лучшая фраза о смерти, я думаю, – высокопарю я, выпиваю очередную порцию виски и закидываю в рот горсть лущеных фисташек.

– Ты знаешь, – говорит Харон, стоя босиком посреди огромного холла со стаканом в руке, – я ведь никогда газет не читал. Я вообще не знаю, что вы там, журналисты, делаете… Книжки – да, читаю. Летаю часто, раза по два в неделю иной раз – в Берлин, Милан, Киев, много куда. Вот сейчас в Нью-Йорк лечу. Ну и читаю. Или фильмы смотрю… Ты, кстати, скажи, что почитать нового? А то я все по классике. Вот Достоевского сейчас мусолю – жуть, да и только! Меня от него тошнить начинает, рвет прямо! Страниц двадцать прочту и не могу… Тебя не тошнит?

– От Достоевского? Нет, меня только от водки.

– Это да, это точно. Вчера с друзьями так нахреначились – вспомнить стыдно, – отхлебывает он из стакана. – Они меня развести хотели, представляешь?! Я им под офисы сдаю дом, цена-то бросовая, ан нет – и это им много. Думали – напоят, легче пойдет дело. Ну, я прикинулся… Пьяным… Меня напоить-то нельзя, я крепкий…

И он зачем-то стал рассказывать мне про свои отношения с коллегами по бизнесу. Я слушал вполуха, мало что понимая, да и вовсе не желая понять.

– Ну и Серега Тяжлов – тоже… – вдруг поймал я за хвост последнюю фразу.

– Тяжлов? Это который «ЛидерСтрой»? Это которого нашли под Можайском? Без головы? – спросил я скорее как-то машинально, привспомнив громкую историю двух– или трехлетней давности.

– Ну да, Серега, poor Серега! – отвечал Харон. – Вообще заметь, их всех как-то очень извращенно убивали. Сереге вот голову зачем-то отрезали, а Венику собственный член в горло заткнули…

– Венику?

– Веньке Броверману, депутату, помнишь?

– А, да-да, что-то помню такое.

Я действительно помнил Веника – тоже шумная была история, как со Старовойтовой, но убийц так и не нашли. Забавно было не это, а детали – про член в горле, насколько я помню, не написала ни одна газета. А вот Харон знал. Откуда?

А он вдруг с бизнеса перекинулся на семью и с неизбывным восторгом принялся рассказывать, как нянчится со своим сыном.

– Вот уйду, брошу бизнес, только с ним буду! Ты не представляешь, как это! Ничего больше не нужно! А бизнес – это говно. А сейчас особенно говно, вот что я тебе скажу, – и еще отхлебнул. – Ладно, ты извини, мне собираться надо, вечно все в последний момент. Но ты мне понравился, звони, я через пять дней прилечу… Хотя нет – потом я в Берлин… Короче, звони. Ну, будем! – И мы выпили еще.

Я обещал звонить и откланялся.

Я позвонил через неделю – Харон оказался в Риме. Потом еще – он уже в Барселоне, потом – в Берлине, и вот наконец я застал его в Москве. Такое стечение обстоятельств случилось, что как раз в тот день вышла статья про его коллекцию под заголовком «Флотоводец Стикса». Штук пять катафалков из коллекции и шофер Ваня в джинсах на их фоне, рассказывающий историю якобы своей страсти. Вполне мило, в меру весело, в меру брутально. Я сказал Харону, что могу привезти ему десяток экземпляров, он обрадовался. Сказал, что Ваня особенно будет рад. Правда, предупредил, что ни сегодня, ни завтра он не сможет, чтобы я перезвонил в среду. Я перезвонил, он долго не отвечал, потом какой-то странный шум донесся с того конца связи, что-то вроде хорового пения, а затем ответил и сам хозяин, сдавленным, впрочем, голосом:

– Я слушаю…

– Я не вовремя, Харон Харонович? Это Дима, журналист…

– Ах, да… Позвони позже, я на отпевании… друга убили…

Я звонил позже и застал своего Харона уже поминально пьяного, затем сильно пьяного и, наконец, «никакого».

Случилось и другое обстоятельство: хозяин газеты объявил мне о моем увольнении. Вопиющей неожиданностью эта весть для меня не стала, однако в первый момент я подрастерялся, и как раз тогда-то зазвонил телефон – Харон.

– Дима, дорогой, извини, не мог, друга убили, сам понимаешь… Церковь, поминки… Не люблю, но пришлось…

– Да нет, все в порядке, Харон Харонович. У меня тут тоже своеобразные поминки – с хозяином поругался, ухожу из газеты. Все, наелся!

– Ах, как жалко! – его голос прозвенел похмельным пафосом.

– Да ничего, ничего страшного, просто неприятно, – заверил я Харона.