Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания

– А как ты узнал, брат Вася, что я рыбак? У меня и снастей с собой никаких…

– Так по тебе сразу видать, Михал Иваныч, – этот Вася хоть и выглядел ровесником Сомского, но обращался к тому уважительно, по имени-отчеству. – У тебя глаз – рыбий!

– Это как?

– Ну не знаю, как… Задумчивый ты какой-то, что ли… Не смогу объяснить.

Сомский присвистнул и замолчал, смотрел в окно. Встрепенулся только, когда проезжали мимо указателя со странным названием «Мясной бор».

– Хм! Мясной бор. Это что, Василий? – спросил Сомский. – Название такое странное…

– Не знаю, Михал Иваныч.

– Я так думаю, здесь бои шли страшенные в войну, много народа порубали, много мяса было в этом бору человеческом. Вот и назвали.

– Может, и так, Михал Иваныч, может, и так… – ответствовал Василий.

– Страшная бойня тут шла, брат Лексей, страшная. Тысяч сто, а то и все двести полегло наших.

– Это все Сталин с Гитлером устроили, – с готовностью отвечал Светозаров-младший. – Они знали, что людей слишком много. Вот если бы Гитлер, вместо того чтобы со Сталиным воевать, с ним подружился и они бы вместе до Китая дошли, вот бы было дело!

– Какое дело, брат Лексей? – спросил Сомский.

– Весь мир очистили бы от лишнего народа.

Сомский присвистнул:

– Это у тебя в Дании такие мысли зародились? От безделья?

– А вы, Михаил Иванович, считаете, что земля резиновая? Скоро не только воды и еды не останется, скоро и воздуха хватать не будет на всех. Разве не так?

– Так-то оно так… – задумчиво сказал Сомский. – Вот ты какой, значит, датский путешественник. А с виду – прямо пай-мальчик! A honey-pie-boy!

– А что, пацан дело говорит, – вмешался Василий. – Вот у вас, на Валдае, небось, русских-то почти не осталось, так? Одни черножопые. И в Новгороде. Да, почитай, повсюду. А русскому человеку что делать? Куда деваться?

– Э, Василий, загнул! Особо про черножопых! Черножопые, они ведь тоже смертны!..

– Известное дело – смертны, Михал Иваныч! – и Василий довольно расхохотался.

– Все, Василий, на этом свете смертны – вот в чем проблема. От ничтожнейшей мошки, которых вы по сто зараз топчете, и до самого разбольшого слона, – резюмировал Сомский. – И каждый день у мошек свой «мясной бор» случается. Каждый день апокалипсис, друзья мои, во всем мире происходит – невидимые миру слезы. Убивать, оно, конечно, хорошо, но лучше все же не убивать, а только сладко мечтать об этом. Главное ведь не то, что ты сделал, а то, что хотел сделать.

– Это как это? – спросил Алексей.

– А так – сделать все, что хочешь, ведь невозможно, да? Тогда зачем пытаться. Не лучше ли – сладкие грезы? Поглядите на меня – инвалид первостатейный! Недвижим, как самовар! А сколько было мечт, сколько желаний! И Шерон Стоун трахнуть, и бабла срубить миллион, и книгу написать!.. И что? Вот я – любуйтесь! Без посторонней помощи не то что одеться, а и поссать не всегда смогу! Живите – ёж вашу! – а не Россию спасайте! Так-то!

– Эк вас разобрало! – промычал Василий. – Ничего, в лучшем виде доставлю, доставлю вас, Михал Иваныч… Но только до поворота, до поворота… Дальше не могу – в Лугу еще ехать. А может, вы лучше к нам, на Ильмень, а? И лодка у меня там, и все… В лучшем виде!

– Нет, Василий, я домой, на Валдай, к черножопым, ха-ха-ха! Куда мне инвалиду такому – и на Ильмень! Садко каким разве – на дно залечь!

– Ну уж не такой вы и инвалид! Ноги-то есть! Неровен час – и побежите еще, все может статься. Вот если б совсем без ног…

– Совсем без ног – это настоящий самовар выходит, Василий, – сказал Сомский. – Ты вот женатый человек, поди, и детишки у тебя?

– Женат, как не женат! И детей двое – пацан и девка. На ноги вот поставлю, брошу все, уеду в деревню со старухой век доживать. Надоело, Михал Иванович, туда-сюда мотаться.

– Фигаро здесь – Фигаро там, ха-ха-ха! – рассмеялся инвалид. – А ведь и полюбовница у тебя есть, не может же не быть у тебя полюбовницы, коль мотаешься. Или девок с дороги пользуешь?

– И полюбовница найдется, как не быть! Даже целых две штуки! Ну, это кроме поразовых, – хвастанул Василий. – Одна в Луге, Светланка, к ней заеду сегодня, пару палочек вставлю! Как без того? Незамужняя, с сыном живет, а тот вроде вас – инвалид. Только на голову. В детском возрасте, значит, со второго этажа головой упал. Вот и живет – когда под себя поссыт, а вместо слов нормальных – мычит. Светланка его бычком прозывает. У ней, правду сказать, неудобно: квартирка-то маленькая – одна комната. Вот и ждем, пока бычок заснет. А раз случилось, обоссытесь, Михал Иваныч, – деру я ее, а бычок проснулся, глядит на нас, пялится из темноты. Ну и мычит. Так размычался, насилу угомонили. Так что вы думаете? Я уехал, а он как есть – вечером на мать полез! Еле отбилась! Им ведь тоже етись хочется, а?! Инвалидам-то. Ха-ха-ха! – и Василий заговорщицки подмигнул Алексею. – А может, и не отбилась, кто ее знает… Может, и понравилось ей самой-то, ведь сыну-то приятно! А что сыну хорошо, то и матери, правда ведь, Михал Иваныч?! Может, пока я тут с вами хороводюсь, у них там – это… связь половая!..

– Да ты какой-то, скажу тебе, фрейдист стихийный! – отвечал Сомский. – Впрочем, не исключен и такой вариант.

– Ну, и в Чудове тоже есть. Но та, Наташка то есть, – она замужняя, а детей напротив того – нету. На станции в кассе работает. Но уж и сиськи у ней – арбузы! Я к ней обычно в обед заеду, в лесок ее вывезу и там деру за милу душу!.. Ой, не могу, к Наташке захотелось, вишь как елдак-то сразу встал! Вспомнил ее! Кабы вы меня не словили, я б, наверное, к ней завернул. Я как раз об том и размышлял – завернуть мне к Наташке-то или нет? А тут вы! Ну хоть разворачивайся – так встал-то! – и Василий почесал в паху.

– Ну, а коли зима или дождь, как же ты с ней обходишься? – спросил Сомский. На него рассказ шофера произвел впечатление эротического свойства. Он тоже потеребил в штанах.

– Дак вот прямо тут и обхожусь! Вот сюда ее кладу, где вы сейчас сидите. Я сзади-то ее не пользую, только спереди, чтобы сиськи под рукой всегда были! Эхма! А у вас, Михал Иваныч, я погляжу – там все в порядке! Это главное. Есть кому засунуть-то?

– Как не быть, дырка – она всегда найдется, – пробасил Сомский. – Но меня не то сейчас интересует, брат Василий. Вот ты, так сказать, полной жизнью живешь, напропалую живешь, все у тебя путем. Так?

– Ну так.

– Ну так и на здоровье, мне что… – махнул рукой Сомский. – Только я не пойму, при чем тут черножопые? Они что, тебя с Наташки стаскивают? Живи, Василий, и жить давай другим – вот моя философия.

– Хм! Философ вы, Михал Иваныч, эх и философ! – с удовольствием крякнул Василий. – Это, видать, от того, что времени у вас много теперь в инвалидстве на всякие размышления.

– Много, – вздохнул Сомский и стал молчать. Спустя час Василий высадил путешественников у поворота на Новгород, возле придорожного кафе.