Марк Леви - Те слова, что мы не сказали друг другу

— Значит, во имя этой замечательной любви ты и устроил такой разгром в моей жизни?

— Помнишь тот клочок бумаги, о котором я рассказывал тебе во время нашей поездки? Такие записки всегда хранят при себе, в бумажнике, в кармане, да просто в голове; для меня это были те несколько слов, написанных твоей матерью в памятный вечер, когда я не мог заплатить по счету в ресторане на Елисейских Полях, — надеюсь, теперь ты понимаешь, отчего я мечтал закончить свои дни именно в Париже. А что было твоим сокровищем — старая дойчмарка, которую ты неизменно носила в сумке, или письма Томаса, лежавшие у тебя в столе?

— Значит, ты их прочел?

— Ну что ты, разве я позволил бы себе такую бестактность?! Я просто увидел их, когда клал тебе в ящик его последнее послание. Получив приглашение на свадьбу, я вошел в твою комнату, где все напоминало о тебе, о твоем детстве, о многом другом, чего я не забыл и никогда не забуду. Я стоял там и спрашивал себя, что ты сделаешь в тот день, когда узнаешь о существовании этого письма от Томаса, и как мне поступить — уничтожить его, отдать тебе сразу или, лучше всего, вручить прямо в день свадьбы? У меня было не так уж много времени, чтобы принять решение. Но, как видишь, ты оказалась права: жизнь и впрямь подает удивительные знаки тем, кто хоть сколько-нибудь верит в судьбу. В Монреале я почти нашел ответ на вопрос, который меня мучил, — правда, лишь отчасти; остальное зависело от тебя. Я мог бы, конечно, переслать тебе письмо Томаса по почте и успокоиться на этом, но ты так решительно сожгла мосты между нами, что до этого извещения о свадьбе я даже не знал твоего адреса и вдобавок не был уверен, что ты вскроешь конверт, надписанный моей рукой. А потом, я ведь не знал, что скоро умру!

— Я смотрю, у тебя всегда и на всё готов ответ, не правда ли?

— Нет, Джулия, ты сама выбирала свою судьбу и сделала этот выбор гораздо раньше, чем тебе кажется. Вспомни, ведь ты могла выключить меня — достаточно было всего лишь нажать на кнопку. Ты свободно могла отказаться ехать в Берлин. Меня не было рядом, когда ты решила встретить Томаса в аэропорту, как не было и в ту минуту, когда ты вернулась на место вашей первой встречи, и уж тем более когда ты привела его в отель. Джулия, человек может сколько угодно проклинать свое детство, бесконечно упрекать родителей во всех своих несчастьях, слабостях и пороках, винить их в суровых жизненных испытаниях, но в конечном счете он сам несет ответственность за свою судьбу и становится таким, каким хотел стать. Кроме того, тебе невредно было бы научиться адекватно оценивать свои беды: на свете бывают родители куда хуже твоих.

— Например?

— Например, бабушка Томаса, которая доносила на собственного внука!

— Откуда ты знаешь?

— Я уже говорил тебе, что родители не могут прожить жизнь вместо своих детей, но это не мешает им волноваться за них и страдать всякий раз, как их постигает несчастье. Иногда это побуждает нас действовать, мы пытаемся осветить вам путь к спасению, и, по-моему, тут лучше ошибиться — по неловкости, по избытку любви, — чем сидеть сложа руки.

— Ну если ты собирался осветить мне дорогу, то тебе это не удалось — я блуждаю в кромешной тьме.

— Во тьме — да, но теперь уже не вслепую!

— А ведь Адам оказался прав: эта неделя, проведенная в разговорах, была чем угодно, только не диалогом…

— Да, Джулия, возможно, он прав, и я уже не совсем твой отец, а всего лишь то, что от него осталось. Но разве эта машина не оказалась способной находить решение для каждой из твоих проблем? Разве за эти несколько дней я не смог ответить хоть на какой-нибудь из твоих вопросов? А почему? Да просто потому, что я знаю тебя лучше, чем ты думаешь, и, может быть… я надеюсь, наступит день, когда ты поймешь, что я любил тебя гораздо больше, чем тебе казалось. Вот теперь ты это знаешь, и я могу умереть навсегда.

Джулия пристально посмотрела на отца и, отойдя от окна, села рядом с ним. Долго сидели они, не двигаясь, не произнося ни слова.

— Ты действительно думаешь обо мне так, как сейчас говорила? — спросил наконец Энтони.

— Кому, Адаму? Значит, ты еще вдобавок и под дверью подслушиваешь?

— Не под дверью, а через пол, если быть точным. Мне пришлось подняться к тебе на чердак — не мог же я в самом деле ждать на улице, под таким дождем, рискуя подхватить короткое замыкание, — с улыбкой сказал он.

— Ну почему я не узнала тебя раньше? — горестно прошептала Джулия.

— Детям и родителям иногда нужны годы, чтобы встретиться лицом к лицу.

— До чего же мне хочется побыть с тобой еще хоть несколько дней!

— Думаю, они у нас были, дорогая моя.

— И как же это произойдет… завтра?

— Не беспокойся, тебе повезло: смерть отца всегда трудно пережить, но для тебя, по крайней мере, это уже в прошлом.

— Перестань, мне сейчас не до смеха.

— Завтра наступит только завтра, тогда и посмотрим.

На улице темнело; рука Энтони скользнула к руке Джулии и в конце концов забрала ее в свою теплую горсть. Их пальцы тесно переплелись и больше уже не разжимались. А чуть позже, когда Джулия уснула, ее голова опустилась на отцовское плечо.

До рассвета было еще далеко. Энтони Уолш встал на ноги с бесконечными предосторожностями, стараясь не разбудить дочь. Он бережно уложил ее на диван и прикрыл пледом. Джулия что-то пробормотала во сне и отвернулась к стене.

Убедившись, что она крепко спит, он зашел в кухню, сел к столу, взял листок бумаги, ручку и начал писать.

Закончив письмо, он оставил его на видном месте. Потом открыл свой чемоданчик, вынул из него пакет с сотней других писем, перевязанный красной ленточкой, и отнес его в спальню дочери. Там он спрятал пакет в комод, стараясь не поцарапать пожелтевшую фотографию Томаса, лежавшую сверху, и с улыбкой задвинул ящик.

Затем вернулся в гостиную, подошел к дивану, взял свой пульт, сунул его в верхний карман пиджака и, нагнувшись над Джулией, коснулся губами ее лба.

— Спи, моя девочка, я тебя люблю.

Джулия открыла глаза и сладко потянулась. Комната была пуста, деревянный ящик закрыт. — Папа!

Ни звука в ответ; в квартире царила мертвая тишина. На кухонном столе был приготовлен завтрак. Между коробкой хлопьев и молочным пакетом, прислоненное к баночке меда, стояло письмо. Джулия села; она узнала почерк на конверте.

«Моей дочери.

Джулия, когда ты прочтешь это письмо, мои силы уже будут на исходе; надеюсь, ты простишь, что я избавил тебя от тягостного, ненужного прощания. Ты уже однажды похоронила отца, и довольно с тебя. Когда ты прочтешь это мое последнее письмо, выйди из дома на несколько часов. За мной приедут, и я предпочитаю, чтобы тебя при этом не было. Не открывай мой ящик — благодаря тебе я мирно сплю в нем. Милая моя Джулия, спасибо тебе за то, что подарила мне эти шесть дней, — я так долго уповал на это, так долго мечтал познакомиться с чудесной женщиной, которой ты стала! За прошедшие дни мне довелось постичь тайный смысл жизни родителей: нужно суметь победить время, дождаться момента встречи со взрослым человеком, в которого превратился ребенок, и уступить ему свое место. Прости меня также за все оплошности, что омрачали твое детство, — это моя вина. Я старался сделать как лучше. Я редко бывал дома — по крайней мере, не так часто, как тебе хотелось; я мечтал стать тебе другом, товарищем, наперсником, а был только отцом, но хоть отцом я останусь для тебя навсегда. И где бы я ни оказался после смерти, я унесу с собой бесконечную любовь к тебе. Помнишь ли ту красивую китайскую легенду о волшебной власти луны, отраженной в воде? Я не поверил в нее, и напрасно, поскольку и здесь все зависело только от терпения; моя надежда в конце концов сбылась, ибо той женщиной, которая должна была вновь появиться в моей жизни и которую я так неистово ждал, была ты.