Александр Проханов - Выбор оружия

Видел, как из дома лениво выходили люди, посмеиваясь, пританцовывая. Какая-то женщина волокла за руку упиравшегося ребенка. Рассердилась, дала ему громкий шлепок. Увидел Микаэля и стоящего с ним человека в полицейской форме с нагрудной бляхой. Тот что-то раздраженно пояснял Микаэлю, указывал на улицу, на соседние дома. Приложил ладони ко рту и громко, зычно, на крикливом португальском, произнес:

– Всем выйти из дома!.. Выслушать важное заявление!..

Белосельцев увидел Марию, выходящую на лужайку. Она оглядывалась, быть может, искала его. Он тронул карман, где лежал браслет.

– Прошу всех выйти из дома!.. Выслушать важное заявление!.. – зычно повторял полицейский.

Белосельцев подошел к другому открытому в сад окну. И там, внизу, в глянцевитых зарослях, увидел двоих, попавших на мгновение в отсвет. Их пятнистые униформы, картузы, черные зыркающие лица, трубу гранатомета с коническим набалдашником заряда. Один из них снял картуз, и над угольно-черным лицом латунно и рыже блеснули волосы. Он произнес по-английски:

– Черт здесь пролезешь!

Второй, тоже по-английски, цыкнул на него:

– Заткнись!

Это английское «заткнись», труба гранатомета, светлые волосы над черным гримом лица ошеломили Белосельцева. Сразили неправдоподобным совпадением, жутким тождеством правды и вымысла. Он с ужасом смотрел в окно, на секунду опережая, не мыслью, а больным предвидением, то, что происходило снаружи.

Люди толпились, мелькали цветными одеждами. В доме играла музыка. Полицейский с бляхой что-то выкрикивал, прикладывая ладони ко рту, отступал, пятился все дальше во тьму. И по мере того как он исчезал, в калитку быстрой цепочкой, пригибаясь, держа на весу автоматы, вбегали командос. Окружали лужайку, откидываясь назад, открывали грохочущий, пульсирующий огонь. Направляли пузырящиеся пламенем дула в клубок людей, наполняя его воем и грохотом, разрубая, разваливая на части, простригая в нем пустоты, сквозь которые летели жидкие струи огня. Люди валились один на другого теми же пестрыми ворохами. Ослепленный, Белосельцев видел чье-то визжащее, клубком катящееся тело, толкаемое ударами пуль, наматывающее на себя трассирующие нити. Из толпы, прорывая ряды автоматчиков, подскакивая как на воде, вынесся Микаэль. Метнулся к гаражу, к «Мерседесу». Несколько трасс, развернувшись, поймали его, скрестились на нем, гнали вперед, а затем, выгибая, ломая хребет, обрушили. Пули ударили в торчащий зад «Мерседеса», кудрявя металл. Бледная вспышка взорвавшегося бака превратила гараж в белый шар света.

Он увидел, как с земли, выбрасывая вверх руки, словно хватаясь за трассы, поднялась на колени женщина, и ему показалось, что это Мария.

– Мария! – крикнул он и кинулся на лестницу, слыша команды, вой, играющую в доме музыку. Сбегал по ступенькам, бестолково расставив руки. Почувствовал короткий двойной удар по ногам, кидающий его вниз. Удар был из сада. Кувыркаясь по ступеням и теряя сознание, он успел разглядеть излетающее из сада пунктирное завершение очереди, вонзившейся куда-то под крышу.

Очнулся на нижней площадке в нелепой позе, вниз головой, с подломленными руками. В саду ярко, трескуче горел гараж. В пламени черным остовом сквозил «Мерседес». Все так же играла музыка, но криков не было слышно, а снаружи урчал грузовик, солдаты, обегая двор, пятились, исчезали с лужайки.

Он попробовал повернуться, вытащить из-под себя руки. От боли в ногах опять потерял сознание. Когда пришел в себя, стало светлей. Дом горел. Он слышал приближение огня, идущего валом, съедающего нижний этаж. Высвободил руки, убедившись, что они здоровы и целы, подтянулся на них вперед. Боль в ногах была нестерпима, и в паху, и выше, до самого пояса, и он, на грани нового обморока, ухватился за край ступеньки, подтянулся, вволакивая наверх перебитую часть тела. Руки соскользнули, и он ударился подбородком о ступеньку. Ему показалось, что наверху кто-то есть, кто-то за ним наблюдает. Огонь наваливался, выбивался языками из-под закрытой двери. Страшась этого живого, насылаемого на него огня, в последнем усилии, в последней вере он крикнул:

– Спасите!..

И на этот крик отворилась верхняя дверь, и возник длинный, уходящий вверх просвет. В этом просвете – холм в лесной траве, перед самым лицом – синяя лесная геранька, а за ней на пеньке – бабушка, в белой шляпке, с раскрытой книгой. Смотрит на него, улыбается, манит к себе. Он прижимается к теплой родной земле своим молодым, гибким телом, движется к ней, на ее каре-золотистые, излетающие из глаз лучи.