Александр Проханов - Среди пуль

Так думал Белосельцев, разглядывая в бинокль больного, совершившего смертельный грех человека, махающего беспалой рукой перед лицом генерала.

От Ельцина, удаленного, разделенного пустым полем, исходила угроза, веяло тупой сосредоточенностью, готовой проявиться в очередном разрушении. Он казался разрушенным, но и готовым продолжать разрушения.

Человек на трибуне был составлен из тяжелых костей и несвежего мяса. Он был болен, с раскисшим мозгом, гноящимися ушами, с нарывами и язвами в печени. Он был пьяницей, тугодумом. Распухший язык с трудом ворочался в тесном зеве. Дыхание сипло прорывалось сквозь воспаленные бронхи. Он оживлялся и багровел, лишь выпив водки, и тогда был способен на неумные, казавшиеся ему молодеческими выходки. Он был отобран и выпестован системой, которая лишала людей, по мере их восхождения наверх, благородных качеств и свойств. В конце концов он превратился в хитрого и жестокого властолюбца. Но не это делало его ужасным. Таковым его делала мистическая роль, которую ему поручила судьба, выбрав орудием разрушения собственной Родины. Он начал это разрушение с Ипатьевского дома, завершив этим актом давнишнюю казнь царя, и продолжил в беловежской баньке, где было уничтожено величайшее в истории государство, погублены миллионы людей, обращена вспять история. В пробоину, которую он нанес беззащитной стране, тут же кинулись сонмища духов, словно вырвались из его гнилой головы. Нетопыри, ушастые и злые уродцы, пучеглазые пиявицы, мальки из прозрачных ядовитых икринок, клювастые дракончики, пернатые крысы, покрытые шерстью рыбы. Все это плотоядное и свирепое толпище с зубовным скрипом, желудочным урчанием и чмоканьем кинулось на страну и мгновенно изгрызло ее, превратив в труху и объедки. И где бы ни появлялся этот пьяный дурной мужик, следом за ним двигалась прожорливая и веселая толпа потусторонних тварей, превращавшая жизнь городов и селений в сущий ад.

Так ощущал Белосельцев Ельцина, поместив его в стеклянную колбу бинокля.

И вдруг Белосельцеву захотелось его убить. Медленно, остановив дыхание, нажать полированный спусковой крючок, чтобы ненависть немигающего зрачка, неумолимое давление пальца превратилось в стремительную траекторию пули и она вошла в мясистую складку лба, откупорила и толкнула покрытую седыми волосами голову, и шмоток черной крови плеснул в лицо генерала, а розовый кисель мозга мазнул по стене трибуны.

– Ну вот, пошли гладиаторы! – произнес Каретный. Он внимательно посмотрел на Белосельцева, словно угадав его мысли. – Началась президентская потеха!

От трибуны в небо взметнулась бледно-розовая ракета. Поискрилась, померцала и погасла, оставив курчавый стебелек дыма. Из леса стали высыпать, вываливаться густые цепи солдат с белесыми металлическими щитами. Они бежали на середину поля, торопливо смыкались, цеплялись друг за друга щитами. Выстраивались в поперечную неровную линию. Волновались, выравнивались, смыкали щиты. И вот все поле перечеркнула сомкнутая цепь солдат, в шлемах, с алюминиево-белыми дырчатыми щитами. Эти щиты, цепляя друг друга, производили звякающий, скрежещущий звук. Словно чешуйчатое существо подергивало своей металлической кожей. По длинному гибкому туловищу пробегала трескучая судорога.

– Внутренние войска!.. Насобачились!.. Кастрюли свои повытаскивали! – засмеялся Каретный и грязно выругался.

С той же опушки, выдавливаясь на поле, словно черная паста, выбегали люди, затянутые в черные комбинезоны, в белых яйцевидных шлемах, с короткими палками. Сгрудились в плотный ком за спиной у солдат, одинаковые, черно-белые, похожие на агрессивных насекомых, готовых кусаться и жалить.

– ОМОН!.. Костоломы Ерина!.. – едко засмеялся Каретный и опять грязно, с отвращением выругался.

Белосельцев смотрел на боевое построение бойцов ОМОНа и солдат внутренних войск, знакомое по Сумгаиту и Фергане, Тбилиси и Степанакерту. Здесь, в подмосковном лесу, перед трибуной, на которой восседал президент, их появление было ирреальным.

– Шут кровавый!.. Алкоголик!.. – язвил Каретный. Эта нарочитая, напоказ, неприязнь к президенту настораживала и пугала Белосельцева.

С другой половины поля вываливала толпа, шумливая, нестройная. Люди кричали, махали руками. Над головами в нескольких местах развевались красные флаги, волновался черно-бело-золотой имперский штандарт. Идущая впереди нестройная цепочка несла красную бахрому с надписью «Трудовая Россия». Все скопище волновалось, колыхалось, надвигалось на чешуйчатую цепочку солдат.

– Те же менты, только в кепках!.. Ну, театр!.. Ну, Колизей!.. – ядовито комментировал Каретный, водя биноклем из стороны в сторону.

Толпа с транспарантами накатывала на военных. Те выровняли строй и вдруг разом присели, уменьшились, спрятались за щиты. Выставили темные палки, стали колотить в железо щитов, извлекая металлическую дребезжащую дробь, уныло и жутко летевшую в воздухе, напоминавшую барабан и флейту в момент экзекуции, музыку эшафота и казни. Этот рокот вызывал ноющий древний страх. В нем было нечто от джунглей, где павианы, пугая врага, били себя в косматую грудь. Где воины с палицами и бамбуковыми щитами шли в наступление. И одновременно во всем этом виделся фарс, мерзкая показуха. Солдаты со щитами и палками напоминали какой-то нелепый ансамбль самодеятельности.

– Ну, мужики, лупите друг друга!.. Ваш президент будет вами доволен!.. – хохотал Каретный, и его ядовитый смех и презрительные гримасы были неподдельны.

Из толпы, из рыхлого бестолкового облака выделилась организованная, сплоченная группа. Кинулась на щиты. Солдаты встали в рост, выставили железо, подставляя его под удары, а сами замахивались палками. Атакующие подскакивали, били в щиты ногами. Солдаты валились, отступали, открывали бреши. На их место тотчас заступали другие, щиты смыкались, оборона восстанавливалась. Блестела, дребезжала белая чешуя, по солдатским рядам катилась судорога боли, но они выдерживали удары атакующих.

Белосельцев в бинокль видел красные разъяренные лица солдат, кулаки, сжимавшие палки, командиров с рациями, перебегавших в тылу оцепления. В яростной толпе были и женщины, и пожилые, и транспаранты с надписями: «Вся власть Советам!», и портреты Ленина. Этот ненастоящий, затеянный напоказ бой казался вдвойне зловещим. Был прообразом будущего неизбежного боя. Воспроизводил его. Побоище было уже запланировано на московских улицах и площадях, и удары, которыми вполсилы обменивались солдаты и мнимые демонстранты, в том будущем запланированном побоище станут дробить черепа, ломать кости, и грязный московский асфальт обагрится кровью.

– А потом всем по окладу!.. Именные часы!.. Ерин по-собачьи лапу протянет!.. Ну менты!.. Ну костоломы!..