Александр Проханов - Матрица войны

Он посмотрел на Дашу. Она стояла перед ним, держала красное яблоко. Он любил ее. Ее руки, лицо, тонкую шею, красное яблоко, траву у нее под ногами, воздух и свет вокруг ее головы. Он чувствовал ее мысли, слышал ее дыхание, знал, чем наполнено ее молодое, стучащее сердце. Он любил мир, в котором одновременно с ним, для него, посланная чьей-то благой и милостивой волей, указанная ему чьим-то вещим перстом, существовала она.

Она оглянулась, кивнула ему. Указала глазами на светящийся полукруглый проем. Тихо пошла. Он следовал за ней. Ему казалось, что воздух, сквозь который она проходила, начинал чуть слышно звенеть и светиться.

Они шли молча, и он ловил себя на том, что улыбается. Не смотрел на нее, но видел ее маленькое, прозрачное на солнце ухо, зеленые, с блуждающими тенями глаза, каждый светящийся, стеклянный лучик в рассыпанных по спине волосах. Он любил ее.

Ему казалось, что все происходящее вокруг, все созданное и существующее происходит для них, создано во имя их, устремлено к ним. Улица, по которой они шли, проложена в этой части города для того, чтобы дать им проход. Деревья, прораставшие сквозь чугунные решетки, торопятся дать им свою тень, испускают сладкий вялый аромат. Люди уступают им путь, оглядываются, радуются возможности быть в одном с ними городе. Вывеска в магазине столь нарядна и затейлива для того, чтобы привлечь их внимание, позабавить их. И все, что ни взирает на них, живое и неживое – прохожие, лепные фасады, проносящиеся автомобили, искрящийся фонтанчик воды, – знает, что он любит ее.

Они вышли к Арбату, когда в теснины улиц уже проливалась вечерняя синева и солнце уходило с высоких крыш. Арбат встретил их музыкой, барабанным боем, громом оркестра. Зычный, металлически-звонкий голос, усиленный мегафоном, отражался от фасадов, летал над толпой, оседал на прически и шляпы металлической пудрой. Повсюду трепетали натянутые полотнища, транспаранты, рекламирующие какое-то чудодейственное медицинское средство «Вита». Известный торговец лекарствами, богач, депутат Думы, собственной персоной, в белоснежном костюме, стоял на затейливой трибуне и взмахами фокусника зажигал прожекторы, гирлянды, цветные бегущие огоньки, окружавшие огромную, из надутой резины, таблетку с надписью «Вита».

– Две такие таблетки утром, после еды, и ты целый день счастлив, – сказала Даша.

– Я и так счастлив, – сказал он, и она, прищурясь, посмотрела на него, словно желала убедиться в том, что он действительно счастлив.

Действо на Арбате было частью шумной рекламной кампании, которую ловкий делец проводил в эти дни на телевидении, в газетах и даже в парламенте, используя выступления для пропаганды своей фармацевтики. Белосельцев, понимая это, не любя говорливого и лукавого дельца, в эти вечерние, наполненные фиолетовыми теплыми тенями минуты верил, что все это свершается ради них двоих. Их славят медные трубы оркестра. К ним взывает громкоголосый человек в белоснежном костюме. Ради них сквозь разноцветные полотнища вздымается громада высотного здания, как гора, с красным пятном последнего солнца.

По брусчатке бурно и браво прошагал отряд гренадеров петровских времен. Усачи, блестящие кивера, мушкеты, разгоряченные лица. Били барабаны, тонко свистели флейты, запевала удалым, молодцеватым голосом, оборачиваясь к наступавшей шеренге, затянул строевую песню. И все, кто ни стоял на Арбате, восхищались, махали руками, радовались бутафорским мушкетам, сусальной позолоте, ловко сшитым театральным мундирам.

– Это что должно означать? – спросила Даша, радостно глядя на проходящих солдат.

– Принимай таблетку «Вита» – и станешь бесстрашным, как эти молодцы! – ответил Белосельцев, любуясь позументами и эполетами.

Вслед за отрядом пошли скороходы на ходулях, высоченные, в шутовских колпаках, переставляя свои огромные козлиные ноги, колотя в бубны, жонглируя тарелками. Посылали толпе воздушные поцелуи, рассыпали с высоты конфетти, метали разноцветные серпантины.

– А это что означает? – спросила она, глядя вслед исчезающим скороходам.

– Принимай таблетку «Вита» – и станешь быстрым, как ветер. А не будешь принимать – останешься соней и тюфяком.

Скороходов сменили непомерные по размерам надувные куклы. Добродушные, колыхающиеся в воздухе чудовища, нестрашные уроды, смешные горбуны, легковесные, колеблемые ветром гиганты, изображавшие героев диснеевских фильмов. Наблюдавшая толпа радостно ахала, свистела, норовила тронуть резиновых великанов, качнуть их полые колеблемые туловища.

– А к этому как отнестись? – спросила она, принимая его игру, наклоняя голову, чтобы лучше, сквозь свисты, хлопки и музыку, слышать ответ.

– Принимай таблетку «Вита» – и сразу поправишься, станешь упитанным, жизнерадостным.

– А ветром не унесет?.. А если на кнопку сядешь?..

– Станешь унесенной ветром…

Он впервые назвал ее на «ты». Она не заметила, а он несколько раз, радостно, среди веселья и шума, обращаясь к ней, повторил это «ты».

Шествие по Арбату продолжалось. Бородатые цыгане в шелковых рубахах вели на цепях медведей. Медведи жарко дышали, вываливали красные языки. От них пахло зверем, свалявшейся шерстью. Цыган протянул медведю целлулоидную бутылку с минеральной водой, зверь, поднявшись на задние лапы, пил на ходу, грыз клыками бутыль, проливал на косматую грудь водяную струю.

Фантастические обнаженные женщины с павлиньими хвостами, с серебристыми птичьими хохолками, в блестках, переливах, радужных разводах, пошли по брусчатке. Взмахивали сильными голыми ногами, показывали плотные, едва прикрытые груди, поводили плечами. Стучали каблуками по брусчатке, колыхали плюмажами, описывали бедрами круги и вензеля, отчего перламутровые хвосты били по толпе, слепили. И хотелось вырвать, как из жар-птицы, огненно-зеленое, с золотыми разводами перо.

– Принимай «Виту» – и ты покроешься перьями! Превратишься в курицу! – сказала она.

– В павлина, – поправил он. – В того самого, в центре Вселенной, которого мы видели с тобой на картине.

Кавалькада и шествие завершились. Толпа сомкнулась, наполнила весь нарядный вечерний Арбат, по которому разносилась музыка, горели аметистовые прозрачные колбы фонарей, пахло жаровнями, сладкими дымами, ванилью, пряностями. В сумерках заскользили, замелькали пульсирующие лазерные лучи. Бесшумно пронзали сумерки. Как сверкающие иглы, утыкались в фасад высотного здания. Чертили на нем письмена, иероглифы. Гасли, снова вспыхивали. Покрывали здание искрящейся татуировкой, мерцающим волшебным орнаментом. Здание, еще недавно тяжелое и каменное, как гора, теряло вещественность, двоилось, раскалывалось, прозрачно сквозило. Его пронзали искристые трассеры, невесомые лучи, отпечатывали его огромную серебристую тень на темное небо.