Александр Проханов - Гибель красных богов

«Буран» был выведен на орбиту, и ему предстояло обогнуть земной шар и вновь, повинуясь автоматам, вслушиваясь в бортовые компьютеры, опуститься на бетонное поле Байконура. На огромном электронном экране с картой мира светилась тончайшая, похожая на восьмерку линия, вычерчивая путь челнока.

Время, которое исчисляли большие электронные часы, утратило для Белосельцева свой физический смысл. Превратилось в мучительное и сладкое созерцание, подобное молитве. Одна половина его существа пребывала на космическом корабле, среди сияющей пустоты, вознесенная на небесном огне. Озирала расширенными от восторга глазами Солнце и звезды, Луну и пролетные метеоры, любимую нежно-голубую планету. Другая половина оставалась здесь, на командном пункте, и, подобно молящемуся в храме, тянулась ввысь, к летающему божеству, связывая с ним чудо воскресения и спасения. Сотворенный из земных веществ и металлов, из молекул бренной земной материи, «Буран» нес в себе прах его истребленной родни, развеянные частички их некогда прекрасных жизней. Поднимал их к Небесному Престолу, отдавал в руки Господа, который принимал их с благодарностью. Дохнет своим творящим дыханием, и все его милые, близкие, замученные и забитые насмерть, умершие в тифозных бараках и застреленные в кирпичных застенках, погибшие от тоски и неутолимого горя, – оживут, сойдут на Землю, и он окажется среди своей многолюдной родни, вставшей из пепла жестокого века.

Корабль летел над Африкой, где в саванне бушевал пожар, тлела черно-красная кромка, одетая сизым дымом. Оптические системы корабля фотографировали пожар, стадо убегавших от огня антилоп, и вместе с глазированными, длиннорогими животными, мешаясь в их табуне, мчались леопарды и львы, взъерошенные гиены и испуганные шакалы, и прозрачная оптика фиксировала скачки тяжелого старого льва с опаленным загривком.

Белосельцев молился о своих дедах, живших могучей цветущей семьей, покуда не ударила в них революция, не разметала по дорогам Гражданской войны. Часть бесследно исчезла при штурме городов. Другая ушла с Белой армией, сгинула в Бессарабии, Турции, Чехии. Третья перевалила океан и бедствовала в Сан-Франциско, напялив на седые головы фуражки лифтеров и таксистов.

Корабль залетал в ночную тень, где в спектральной заре начинали сверкать звезды. В Атлантике терпела бедствие подводная лодка. Всплыла из черных пучин, окутанная пеной и дымом. Матросы выносили на воздух отравленных, полумертвых товарищей. Другие продолжали бороться с огнем в реакторном отсеке. «Орионы», самолеты-разведчики, кружили над лодкой, как хищники, следили за ее смертельной борьбой. Челнок фотографировал квадрат бедствия, бортовыми антеннами транслировал в Штаб флота сигналы «SOS».

Белосельцев молился о своих дядьях, своих многочисленных тетушках, подпавших под аресты и ссылки. Вкусивших ад Бутырки, ночные допросы у следователей, колючку лагерей, многолетнюю тоску поселений, куда бабушка слала пакетики с сухарями и сахаром, отрезки свадебной скатерти, малые, спасающие жизнь, даяния.

Корабль летел в ночи над Штатами. Города, словно мазки голубого фосфора. Лас-Вегас, как горсть живых, шевелящихся бриллиантов. Фотокамеры челнока скользили по рекламам, по летящим ночным лимузинам, по карнавальной толпе, где обнаженные, с черными блестящими грудями мулатки танцевали жаркую самбу, и над ними, в бархатно-черном небе, повторяя танец, выгибалась неоновая красная женщина.

Белосельцев молился об отце, погибшем в сталинградской степи, в штрафном батальоне, во время зимней шальной атаки. Любимое, на лейтенантской карточке, молодое лицо было вморожено в снег, рядом чернела упавшая «трехлинейка», и кто-то, невидимый, похрустывая настом, под белыми мохнатыми звездами, снимал с оцепеневших ног отца валенки.

«Буран» приближался к утренней желто-алой заре, в которой начинала сиять ослепительная лазурь. На Камчатке шло извержение вулкана. Излетали красные, сыпучие ворохи, текло по склону малиновое варенье лавы. Челнок фотографировал оживший вулкан и двух вулканологов, опаленных жаром, ставящих свои приборы среди огненных трещин земли.

Белосельцев молился о всех, кто был убит рядом с ним на войнах. В афганских ущельях, в никарагуанской стреляющей сельве, в сухих тростниках Намибии, в парных болотах Камбоджи. Их разорванные взрывами джипы, их завернутые в серебряную фольгу тела, их недвижные, полные слез глаза, их запекшиеся пыльные раны – все это он в молитве своей возносил к Господу, чтобы тот принял, окропил божественной воскрешающей влагой.

Челнок летел над Сибирью, над ее голубыми реками, зелеными лесами, белыми, как рафинад, ледниками.

– До приземления объекта осталось десять минут, – возгласил металлический голос.

Все из бункера повалили на открытую смотровую площадку – в жар, в слепящее степное пекло, где дул ровный горячий ветер, наполненный песчинками, клочьями мертвой травы, костной мукой верблюжьих скелетов. В стороне был виден бетонный аэродром с мертвенными стеклянными миражами. Горизонт был горчично-мутный, неохотно переходил в белесую тусклую синь.

Внезапно по бетонной полосе побежали, с рокотом взлетели два остроносых истребителя. Ушли в желтую муть горизонта встречать «Буран», туда, где с небесного обруча соскальзывала в раскаленной малиновой сфере черно-белая космическая бабочка. Ложилась на плавную кривую снижения, прочерченную незримым стеклорезом в хрупкой голубизне. И все, кто был на площадке, с одинаковыми, беззащитными, как у детей, лицами обратились в небо, ожидая «Буран».

Белосельцев ждал благой вести. Вестник, наполненный автоматами, фотокамерами, телескопами, в пылающем зареве, возвращался оттуда, куда стремилось утомленное человечество, уповая на новое безгрешное бытие. Куда готовы были умчаться аппараты и станции марсианского проекта, чтобы окропить бездушные планеты живой водой, чтобы в райских поселениях, свободное от бренной земли, усеянной полями сражений, могилами невинно убиенных, расселилось воскрешенное человечество, и отец, молодой, с красными лейтенантскими ромбиками, шел в прозрачной пустоте хрустального неба, держа в руках душистое яблоко.

В размытой лазури, куда вглядывались ищущие глаза, возникло легчайшее уплотнение. Сгусток синевы. Затмение переутомленной сетчатки. Превратилось в крохотную материальную точку. Она покачивалась, разрасталась, обретала форму. «Буран», еще далекий, узнаваемый, с короткими плотными крыльями, снижался в жаркую желтизну Земли. Быстро приблизился, черно-белый, мощный. Счастливо и грозно звенел, захватывая из Космоса ликующий рокот, исполнен победной красоты и гармонии. Коснулся бетона, вырвав клок дыма. Оставил черный жирный мазок. Выпустил ослепительно белый цветок парашюта. Помчался, замедляя могучее стремление вперед, в стеклянных миражах. И два истребителя, салютуя, с колокольным грохотом прянули из неба и вознеслись в сверкающую вертикаль.