Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

– Большая куча ментов. Два автобуса. Я из окна смотрела. Эти, знаешь, маски-маски.

Сдвинула узел платка поглубже под подбородок.

– Знаешь, на этот раз меня близость ментов почему-то не веселит. Как той ночью, помнишь, там вон, на вышке, – кивнула в сторону рекламного экрана, скомканной радугой мерцающего над крышами. – Как думаешь, это от времени суток зависит или от количества ментов?

В висках у Фимы застучало, побежали, заторопились бронзовые паучки. Сейчас будут плести свои чугунные паутинки. Не пошла бы носом кровь. Давно не было.

Вспомнил, как сидели у Крицына.

Обиженный пухленький Крицын. Смотрит как Карлсон, которого отлупил Малыш. Злит не столько словами своими – одним этим взглядом. Надя курицу уплетает. На стенах фотографии – кусочки драгоценной крицынской жизни. Закрылся в своём теремочке. Чики-домики, я ни при чём. А тут к нему – без спросу, как к себе домой, – страшная, под стяги вставшая детвора.

«Поговорить хочу. Любопытствую понять».

А понять-то и нечем. Не осталось в ожиревшем мозгу нужной извилинки, за которую зацепиться бы могло болючее это, неизлечимое понимание: не нужны больше, Крицын, никому твои трухлявые драгоценности. Не подманишь на них даже собственных детей.

Его коттедж недалеко отсюда, через пять дворов.

Надя:

– Идём к отцу?

– Нет, ты иди, я тут…

– Так твои же сказали всем со двора уйти. Батюшка Никифор выглянул, велел закрыться и сидеть тихо. Пойдём.

– Надя, вам сейчас уйти надо. Выпустят, думаю. Они вообще где, менты?

– Там, подальше, с одной и с другой стороны. Идёшь, нет?

– Я отца уговорил, чтоб он в Любореченск уезжал. Он же, наверное, не знает ещё про ментов. Я только что от него. Он на лоджии. Ты пойди к нему и – уходите. Может, вообще не тронут – мимо пройдёте, заболтаешь его… Я его уговорил.

Надя привстала на цыпочки, за шею Фиму обняла, потянула легонько на себя. Дурашливо, оглушительно чмокнула в щёку.

Сказала:

– Нет, Фим. Так нельзя.

– Как – так? Как нельзя?

– Такой ты, Фимочка, головастый, столько всего знаешь, тонны книг прочёл. А простых вещей ну никак не хочешь понимать. Ему ведь сейчас это и нужно.

– Да что – это?

– Ну вот, – Надя, как кукла на шарнирах, вскинула перед собой прямые руки, плетьми уронила обратно. – Это. Что затевается. Менты. КПЗ. Протоколы.

Фима посмотрел на неё: нет, не шутит. Всегда так – если играет дурочку, значит, не до шуток ей. Надя нервно улыбнулась.

– Не знаю, правильно ли это, и вообще, бывает ли так, но… ему пострадать нужно. Вот. Да. Именно так. Ты когда ещё сам созреешь, чтобы его простить. Пусть. Не бог весть что, конечно, но и ментовские неприятности на худой конец сойдут. Как говорится, из имеющегося предложения. А я с ним побуду.

Толкнула Фиму локтем под рёбра:

– Да не менжуйся ты так. Не танки же подогнали.

Она ушла, напевая себе под нос: «Владимирский централ, этапом до Твери».

Ефим смотрел в сторону ворот. У открытой калитки Антон болтал с кем-то, кого Фиме не было видно за спинами – Антона и Саенко.

Перетаптывающийся с ноги на ногу, потирающий ладонями бока Саенко порывался выйти – к тому или к тем, с кем беседовал Антон. Прочно запечатав проход, Антон не пропускал его.

– Да что происходит! – вскипел Саенко, выглядывая на улицу через плечо Антона. – По какому праву! Что вам нужно от нас, нехристи?!

Толкнулся в Антонову спину.

– Пусти же!

Антон качнулся под его напором, но устоял. Срываясь, Саенко крикнул в голос:

– Да отойди ты! Со священником им поговорить надо!

Он стал оттягивать Антона от калитки, безуспешно.

Закончив фразу, успев даже отвесить прощальный кивок своему собеседнику, Антон обернулся, корпусом оттёр Саенко от ворот. Резко присел, продел свою правую руку Саенко между ног, прихватил его «на мельницу». Сказав: «Прости, Вить», поднялся с дёргающейся, но накрепко приклеенной к его плечам ношей и зашагал к дому.

Саенко кричал:

– Пусти, дай мне с ними по душам потолковать!

Скачущим от тяжёлой ходьбы голосом Антон отвечал:

– Успокойся, Витёк. Только хуже сделаешь. Мимо Фимы проплыло красное, со вздутыми зеленоватыми венами лицо Саенко.

Антон дотащил его до крыльца, поставил на ноги. Посмотрел наверх, нашёл кого-то взглядом, кивком подал какой-то знак.

– Всё. Вить, хватит. Сейчас спокойно разберёмся…

– Как ты разберёшься, с кем? – с новой силой вскипел Саенко.

Ткнув пальцем в сторону Фимы, на него не глядя, сказал Антону:

– Уж не этот ли твой крестничек с пионерами своими сдали нас?! А?! Не там ли крыса поселилась? Пока не было их, и такого не случалось.

Ласково, как ребёнка, Антон погладил Саенко по плечу:

– Пока их не было, Витюш, и такого у нас ничего не намечалось. Разберёмся. Ну что ты? Иди, зайди внутрь.

Саенко сжал кулаки, хрипло бросил Антону:

– Крыс в Сотне развёл!

Это была очень странная осада.

Человек двадцать милиционеров в защитной камуфлированной экипировке наподобие той, которую надевают городские велосипедисты, расселись во дворе по лавкам. Антон ещё вынес им табуреты с лоджии. Милиционеры были матёрые, а выглядели пришибленно, как школьники, дожидающиеся взбучки в учительской. Озирались исподлобья на окна и, встречаясь взглядами с наблюдавшими за ними людьми, отворачивались.

Короткие дубинки с поперечной ручкой они разложили на коленях. Шлемы сняли, опустили к носкам высоких, на толстой рифлёной подошве ботинок.

Ожидание затягивалось, длилось и длилось – гнетущее, гипнотическое. Без всякой надежды на скорую развязку. Без каких-либо активных действий с какой-либо из сторон. Без попыток одних объяснить, других – понять, зачем всё это и что произойдёт дальше. Фима снова был мальчиком, пришедшим с бабушкой в поликлинику: ждал и ждал, не зная, чего и долго ли придётся.

Через какое-то время первая неловкость прошла, милиционеры немного освоились.

Один пошёл по двору, потрогал зачем-то ветки деревьев, что-то сказал товарищам, размазал комара по щеке, вразвалочку вернулся на своё место. Другой, поднявшись с табурета, наступил на метлу, проворно её поднял, бережно отнёс к стене. Они начали переговариваться между собой – и, возможно, совсем даже не о том, что привело их сюда, на тесный дворик в посёлке Солнечный. Могли обсуждать отцов-командиров. Или жён. Говорить о планах на выходные – раки, шашлыки, – о проблемах с карбюратором в чьих-нибудь раритетных «жигулях».

– Фимыч, Антон что сказал?

– Ждать, пока отец Никифор решит, что делать.

– Нет, менты что говорят?

– Они выйти нам не дадут. Предлагают сесть в автобусы, они развезут всех по домам.

– А наши… сотенцы что?

– Не знаю.

– Слушай, а мы с тобой отсюда, наверное, прямиком на призывной пункт, как думаешь?