Алексей Иванов - Общага-на-Крови

Отличник молчал, не зная, что предпринять. Ванька закурил.

— Ты им все занавески продымишь… — безнадежно сказал Отличник, и Ванька тотчас старательно выпустил струю дыма в занавеску.

— А где ты водку взял? — Отличник посмотрел на пустую бутылку.

— Сами они и дали денег. А я слетал. Мне не в ломы.

— Допил, и пойдем. Чего даром сидеть?

— А я не даром, — тут же возразил Ванька. — Я за водкой бегал, пили вместе, да потом чмондел тут два часа, развлекал Савцову с Новиченко. Я честно заработал часик одиночества.

— Я все равно тут сидеть буду, и не получится одиночества.

— А с тобой, харя, и так одиноко. Как со своей тенью.

— Правда, с трезвой тенью.

— Нет. С тенью хорошего-хорошего человека, каким я мог стать, но не стал.

— Вы мне все твердите, что я чистенький и хороший, — желчно сказал Отличник, — а все для того, чтобы подсластить мне. Чтобы я от вас отстал. Что-то мне не кажется, будто тебя совесть мучает. Скорее наоборот — тебе еще глубже в грязь залезть хочется.

— Нет-нет, отец! — Ванька притворно замахал руками. — Не говори так! Ты похож на обычного умного человека, когда так говоришь! Если уж ты взялся за роль русского инока, то не отступай от текста!

— Ни за какую роль я не брался! — с досадой сказал Отличник. — Я взялся только тебя отсюда вытащить, и все.

— Я все равно не пойду. Мне… там страшно.

— Почему? — удивился Отличник.

— Там много смерти, — рассудительно сказал Ванька.

Отличник словно бы снова увидел девочку, лежащую в луже крови под желтой стеной, и снова ощутил нарастающее отчаяние.

— Всюду смерть, — тяжело сказал он.

— А меня она со всех сторон обложила.

В глазах Ваньки, устремленных на Отличника, было жесткое, беспощадное ожидание, когда же он, Отличник, наконец поймет.

— Ванька, у нас в комнате нет демонов или духов, — так же жестко ответил Отличник. — Она умерла, спрыгнула с крыши и умерла. И все. Больше ничего нет. Даже ее.

Ванька молчал, роясь в бороде.

— У Нелли только что чуть не случилась истерика, — помолчав, продолжил Отличник. — Леля ото всех заперлась. Игорь куда-то убежал. Хоть ты-то приди. Ты же человек сильный.

— Сильный, аж в жопе мыльный, — ответил Ванька и отвернулся.

— Тогда я пошел, — вдруг сказал Отличник. — Я не «скорая».

— Постой! — Ванька ухватил его за рукав. — Нет, не уходи! Мне уже и здесь страшно!

Отличник остался сидеть.

— Дай денег на пазырь, — предложил Ванька. — Тогда пойду.

— Не дам, — утомленно ответил Отличник. — Разве я тебе хоть раз давал? Зачем тогда просишь? Тебе вообще пора завязывать, Ванька. У тебя запой. Ты уже весь опаршивел от пьянки. Когда ты белье в последний раз менял? От тебя несет, как от козла.

— Молоком? — с надеждой спросил Ванька.

— А сегодня тебе еще надо протрезветь, — не обратив внимания, добавил Отличник. — В семь часов студсовет. Не явишься же ты туда пьяный!

— Да хрен с ним! — отмахнулся Ванька. — Скажи, отец: я еще хороший?

— Когда не пьешь, — не желая миловать, сказал Отличник.

— Ну, прости меня, отец. Не могу я. Душа горит. Вот девчонка спрыгнула, и думаешь: ведь она мне никто. А-а, плевать, переживу, мол. Одной раной на душе больше, и ладно. Все кажется, что еще много душевных ран вытерпишь, а вдруг оглянешься и видишь, что на душе-то уже места живого нет.

— А что делать-то, Ванька? — с прорвавшимся отчаянием спросил Отличник. — Что делать? Пить, что ли, да?

— А я другой анестезии не знаю. Я помереть боюсь очень.

— Кто тебя заставляет помирать? Живи.

— Я тебе расскажу, харя… — помолчав, решил Ванька. — Разбередила меня эта дура… Помнишь, я осенью ездил домой?

— Помню. На похороны друга.

Ванька почесал бровь, перевернул стакан вверх донышком и его горлом стал прокручивать на скатерти вмятины-круги.

— Он умер от лейкемии. Я служил вместе с ним. В автобате. Однажды нас, восьмерых водил, гоняли на полигон за какими-то приборами. Там и облучились. Доза, говорят, охренительная. Из нас восьмерых двое уже померли, двое по больницам…

— А остальные? — тихо спросил Отличник.

— Остальные — ничего… — Ванька пожал плечами. — Но я знаю, что потом все равно достанет. Через год, ну, через два… Я после похорон лег на обследование, потом звоню в онкологию, представляюсь своим отцом, как, говорю, там?.. — Ванька помедлил. — Пока нормально, говорят. Я спрашиваю: а когда? Ответили, что не телефонный разговор. Вот такая ерунда, харя.

Отличник долго молчал.

— Все равно, — упрямо сказал он. — Все равно, Ванька, надо жить. Дверь туда всегда, для всех, в любой миг открыта. Надо иметь силы проходить мимо открытой двери.

— Да ведь я живу! — весело возразил Ванька. — Знаешь, какое счастье! Руки, ноги, голова — все так замечательно! — Ванька пошевелил плечами и головой, точно примеривал обнову. — Солнце видеть замечательно, порежешься — кровь течет красная, замечательно! Жрать вкусно замечательно, трахаться замечательно, даже поссать вволю, когда долго терпел, замечательно! Я ведь живу, харя! Зачем вы все меня хороните: спился, спился… Да ни хера подобного! От радости я пью, потому что каждый день — праздник! Вы говорите, что это прожигание жизни, но как выразить-то еще, что делать?

— Ну… — подумав, нерешительно начал Отличник. — Ты же знаешь, что я говорю, если о таких вещах берусь рассуждать… А ты этого не любишь…

— С чего ты взял, что не люблю? — удивился Ванька.

— Кажется, — неловко пояснил Отличник.

— Дурак ты. Наоборот, очень люблю. Только мне что, волоса на жопе от этого вырвать, что ли? А то, что выспренно у тебя выходит, — так это не постыдно, не смешно. Просто веры в человеке много. Сомневаться ты еще не научился. Хотя, по правде говоря, больно уж прекраснодушны все твои бредни о даре в человеке. Все в твоем «даре» так ладненько, так красивенько, так чистенько. Как в тебе. А мне бы говнеца побольше, тогда бы я поверил.

— Ну, если ты спрашиваешь, то я бы сказал так, — ободрился Отличник. — Надо жить, чтобы в твоей жизни истина была.

— А как? Чего делать? Творить?

— Конечно, и творчество… — кивнул Отличник. — Но не только. Дар — это не только творчество, но и любовь, познание, добро…

— А я, может, с этой точки зрения богаче вас всех живу, — усмехнулся Ванька. — У меня одна только Лелька чего стоит. Ну а творчество… Что поделать, если бог обделил…

— Зачем ты так говоришь? — спросил Отличник. — Мне ведь и Леля, и Игорь рассказывали… Ты же врешь, и в первую очередь себе.

Ванька помолчал, ерзая на стуле.

— Я, харя, наверное, очень талантливый человек, — нелогично заметил он. — Я ведь музыку хорошо понимаю, сам играю, стихи пишу… То есть раньше писал. Хорошие стихи. А из-за этого облучения все бросил. Ни к чему.

— Почему это? Боишься не успеть? Так ведь это глупо, Ванька.