Валерия Новодворская - Поэты и цари

Французов, собственно, разбил мороз. Но Александр принял все на свой счет и решил, что он мессия. Так ему одна сбежавшая от мужа немецкая баронесса, сектантка из мистического религиозного кружка, и сказала. Война 1812 года дала нам чистый негатив, если не считать Бородинскую панораму, мастер-класс в Париже для декабристов и фильм «Гусарская баллада».

Конечно, французам и Наполеону, возомнившему себя Александром Македонским, надо было дать по рукам. Когда воюют на четыре фронта (Англия, Пруссия, Австрия, Россия), это уже маниакал. Но размахивать «дубиной народной войны» было крайне опасно. В России это обоюдоострое оружие. Дать разрешение грабить, убивать, топить в полыньях отступающих французов, а потом еще натравить казаков на мирное французское население (а казаки повели себя как федералы в Чечне, насиловали, пытали, грабили, убивали, серьезно испортив имидж России и укрепив нашу репутацию варваров).

Александр с помощью такой тренировки снова пробудил (успокоенную Екатериной после подавления пугачевщины) традицию Дикого поля, а она, дав острую реакцию на социалистические подначки в 1905 году, плавно перешла в Гражданскую войну (с батькой Махно, другими батьками, «зелеными», продотрядами и прочими народными приметами). Надо было остановиться на границе, а не ехать обустраивать Париж.

Но Александр стал совсем «эмигрантом». Венские конгрессы, Священные союзы… Священный союз, так тот был просто кощунством. Прожженный Талейран, канцлер Меттерних и сам царь вообразили себя богоизбранными спасителями мира от революционной скверны (почти что перманентная война с оранжевыми революциями).

Когда же странствующий рыцарь явился в любезное Отечество, он даровал ему мракобесие, обскурантизм, охоту на ведьм, издевательства над университетами (как преподавать математику, если надо толковать треугольник как воплощение Троицы!) и Аракчеева.

Да, конечно, он основал Царскосельский лицей, но окончившие его обнаруживали, что им запрещено учиться в зарубежных университетах, изучать политические науки, а в университетах надо вести благочестивую жизнь и хором петь молитвы.

Народу тоже стало веселее жить: аракчеевские поселения предполагали службу с сельскохозяйственным уклоном, недаром наша армия до сих пор убирает картошку и разводит свиней. (Троцкий, кстати, тоже что-то подобное планировал, в смысле военных поселений.)

Александр пытался доказать, что кесарь может сотрудничать с Галилеянином, но мало кто из русских царей после Елизаветы был дальше от Бога, чем он. Видно, Иисус был прав: кесарю надо отдавать кесарево, а Божье – Богу. И не путать.

Пушкин, умница и насмешник, был строже к Александру, чем к Николаю (от Николая он ничего не ожидал). В ссылку поэт угодил, кстати, при Александре. Очень мелкий жест со стороны императора. Вот нелицеприятная характеристика монарха, выданная поэтом и заверенная историей: «Ура! В Россию скачет кочующий деспт»; «Вот бука, бука – русский царь»; «И людям я права людей по царской милости моей отдам из доброй воли»; «Узнай, народ российский, что знает целый мир: и прусский, и австрийский я сшил себе мундир»; «Меня газетчик прославлял, я пил, и ел, и обещал, и славой не замучен».

А что до российской образованной дворянской молодежи (другая еще не мыслила категориями спасения Отечества, да и такое образование не могла получить), она просто пережила шок. Царь поступил с ней, как с комнатной собачкой: привязал мясо (то есть вольность) на веревочку, дал проглотить и вытащил обратно. Последствия этого трюка предстояло расхлебывать Николаю I во все его царствование и России – на все времена.

По России ходили слухи (и ходят до сих пор), что Николай I отравился. Это нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Но резоны для такого финала у него были. Еще бы! Всю жизнь думать только о государстве, об Империи, о державности, о мощи, о страхе, который должно внушать; вешать ради этого, пресекать, запрещать, сделать страну гигантским полигоном с примесью вселенского бюрократического департамента, заморозить жизнь, искусство, прессу, эволюцию – и позорно проиграть Крымскую войну! Потерять Севастополь, сдать его (вот вам и город русской славы!); подписание Парижского мира было морально не легче подписания Брестского (не для большевиков, конечно, им на Россию в 1918 г. было плевать). Лишиться моря и флота… Да, он мог отравиться.

Империя оказалась в руках у скромного джентльмена 37 лет, у воспитанника Жуковского Александра II. Никто не понимал этого человека, никто ничего от него не ждал. Он не очень-то умел позировать для историков, Запада, образованных современников. Он не произносил пышных речей. Он не резал бород, не орал, не топал сапогами. Он был не мумией на троне, а человеком, способным на нестандартную любовь. Он влюбился в подданную, в Катеньку Долгорукую (будущую княгиню Юрьевскую), он обожал ее и детей, узаконил их, он тайно женился на Кате, когда умерла императрица, сдержав слово, данное много лет назад. С ним мало считались при дворах: как при своем, так и при иностранных.

Казалось, он не хватал звезд с неба. И именно он совершил ту самую революцию, о которой мечтает в России разумный либерал, западник, интеллектуал, интеллигент: революцию сверху. На сколько мог, от души, не скупясь, копируя европейские нормы везде, где это было возможно. На Россию словно пролился золотой дождь, над ней всходило северное сияние и опрокидывался рог изобилия. Александра никто не заставлял, никто не стимулировал, кроме Герцена и его «Колокола». Он мог бы прожить и так. Наверное, не устрой он революцию, он жил бы дольше и умер спокойно, а не так страшно, как пришлось ему умирать: в муках, в крови, с раздробленными ногами. Но он, похоже, тоже не мог жить в стране рабов, так же как те самые декабристы, которых он вернул из Сибири ко дню коронации. Это была самая настоящая политическая амнистия. А оттепель перешла в нормальную, прохладную северную весну. 14 декабря для Александра Николаевича наступило 19 февраля 1861 года. Он тоже вышел на площадь – в свой назначенный час. Заседали тайные комиссии, отмеривали, резали, кроили. Крестьяне, кроме воли, получили еще и приданое, не как это сделали в Австрии, где не дали ничего на дорогу. Выкуп за надел был невелик, к тому же сразу стала действовать система ссуд. Дворянам-землевладельцам тоже платила казна. Государство очень много соломки подостлало под глубокие социальные преобразования. Европа радовалась. А в России кто-нибудь сказал «спасибо»?

Помещики были пассивны, протестовать они не решались, а выкупные платежи от доброй казны доставили им большое удовольствие. Правда, они не вложили деньги в бизнес, а проели. Среди дворян-лендлордов было очень много Обломовых и мало Штольцев. Имения к середине XIX века оказались заложенными-перезаложенными. А навыки к предпринимательству почитались за низкое. Вишневые сады цвели по Руси сказочным белым цветом, не приносили прибыль, не доставались дачникам, а редкие Лопахины не находили понимания ни у восторженной и консервативной Раневской, ни у потенциальных народников Ани и Пети. Так что, проев деньги, дворяне если и не роптали, то пили и закусывали очень оппозиционно. А потом наполовину народник, наполовину помещик, гневный и ироничный Некрасов напишет про великую освободительную реформу, про ее влияние на жизнь крестьян и дворян, что она ударила «одним концом по барину, другим – по мужику».