Эдуард Лимонов - Книга мертвых

Когда мы с пьяной вдребезги графиней Жаклин де Гито вышли из дома № 39, она резко и конвульсивно махала сумочкой, и «флики» с их автоматами одобрительно зацокали языками. К счастью, жила она рядом, на рю де Савой. Так что я транспортировал её по ночному Парижу (мы ушли последними, по-моему, изрядно утомив хозяев) без крупных проблем. Хотя мелкие были.

Это я уже потом узнал, что Жаклин — графиня из старого бургундского рода, и, в отличие от всяких смазливых птичек, она не получила титул, выйдя замуж за графа, а получила его от графа папы. Это я уже потом узнал, что она была женой известного издателя Кристиана Бургуа и вместе с ним была замешана в скандале, известном во Франции как «афера Марковичи» (впрочем, французы произносят «Марковики»). Марковичи (или Маркович, теперь уже трудно разобраться, как писалось это имя) был телохранителем известного киноактера Алена Делона и однажды был найден мёртвым. Полиция стала копаться в этой смерти и раскопала весёлую компанию, развеивавшую скуку жизни оргиями, или «партузами», как их называют во Франции. В числе участвовавших фигурировали Ален Делон, Кристиан Бургуа, его юная жена Жаклин и… президент Французской Республики Помпиду… «Афера Марковики» произошла в самом конце 60-х годов, но она до сих пор волнует французов своей очаровательной смесью убийства, похоти, власти (Помпиду), яркой славы (Делон) и юной красоты (Жаклин, да и Делон). Таща её через Париж, я всего этого не знал. Это был 1981 год, значит, ей могло быть лет 20–25, когда Помпиду стал президентом в 1969 году, а умер в своём офисе, внезапно, в 1974 году, следовательно, в момент нашей встречи ей было от 32 до 37 лет. Физиономия у графини де Гито была, конечно, испитая: некоторые набряклости «мешков» под глазами, какой-то напряг с шеей, но у неё была отличная фигура высокой аристократки и большие шикарные сиськи при тонкой талии. На лодыжке правой ноги она носила цепочку. Волосы она красила в цвет красного дерева — такой цвет волос меня раздражал, помню.

Вообще, в ней была оригинальная смесь пьяндыги и деловой женщины, аристократки и алкоголички. Мы ложились с ней в чудовищное корыто из дерева, обшитого кожей, — подарок безумного дизайнера, с него съезжали все простыни, а простыни у неё были шёлковые — чёрные и фиолетовые, класс, а не простыни! Люкс, мечта… Эстетство, куда там «Плэйбою»! На ночь возле кровати она ставила литровую бутыль рабоче-крестьянского пива с ядовито-зелёной этикеткой. За ночь она успевала осушить бутыль. Она работала в фирме «Нина Риччи», помощниками у неё были смешные гомосексуалисты. У «Нины Риччи» она занималась аксессуарами. Целая комната в квартире на рю де Савой была увешена одеждами Жаклин. Во множестве рядов на тремпелях висели платья, костюмы, брюки, блузки. Внизу под одеждами теснились шеренги туфель. Большую часть этих вещей она не покупала или покупала у друзей, известных дизайнеров, за смехотворную цену. У неё там висело немало и полосатых зебр от Сони Рикель, зебровых её одежд. Однажды мы с ней сходили на обед к писательнице Реджин Дефорж, там мы встретили уже пожилую Соню, «Старой девочкой» я её назвал про себя. Куст рыже-седых волос, брюки, объемистые груди под раздутой розовой блузкой и некий Пьер, черноволосый, сладкий, в бархатной куртке, не то любовник, не то телохранитель, не то сотрудник. Вероятнее всего, всё вместе. Яркие сочные губы Пьера и бледные промокашки у Сони, помню, меня озадачили.

Югославский писатель Данила Киш тогда ещё не появился. Он вообще появится после меня, Жаклин подберет его, по-моему, там же, где я подобрал её, у Ивана Набокова. А в тот вечер нашего знакомства я её выебал с удовольствием, надо сказать, держа за большие сиськи. У неё был хороший зад, отличные ноги. Она была излишне загорелой, ну и физиономия, об этом я уже говорил.

Сжимая меня в объятиях (иначе не скажешь, именно сжимая), она счастливо повторяла: «My muscular man… my muscular man», — очевидно, в отличие от её прежних любовников, я был мускулист для неё. Мы стали с ней встречаться. Рю де Савой находится в Латинском квартале, чуть в стороне от оживлённой днем и ночью рю Сент-Андре дез-Арт. Окна её спальни выходили во внутренний сад и с той стороны были обвиты плющом. Квартира скрипела старым паркетом, хорошо пахла не только духами Жаклин, но и каким-то слабо-огуречным запахом. Очевидно, это пахло так одно из её растений. Растений было изрядное количество, некоторые были очень большие.

По её словам, растения принадлежали её брату, одна из комнат — также (она мне показала её), но брат здесь давно не жил. Вряд ли было иначе. Всего было не то шесть, не то семь комнат драматически неравной величины.

Она пришла ко мне на улицу Архивов, первую мою квартиру в Париже — это была длинная, как трамвай, комната: камин, два окна впереди, хвост трамвая утопает во тьме, ванна сидячая, туалет работает, как насос: по длинной узкой трубе он выкачивал дерьмо в широкую вертикальную трубу канализации. Она принесла мне бутылку виски и большой, как одеяло, чёрный шарф из кашмирской шерсти. Шарф был тёплый, от знаменитого дизайнера, но я его очень скоро потерял, о чём сожалел. Она наполнила мою студио запахом духов, и мы, высадив бутылку, стали ебаться.

Она, я думаю, видела меня этаким Джеком Лондоном, самородком, талантливым дикарём, свалившимся в Париж с русской берёзы. Дополнительную интересность моей биографии придавал тот факт, что до того, как попасть к ним, я на шесть лет задержался в Америке. Её поколение было подвержено американской блатной романтике. Они читали битников, слушали твист и рок, а их певцы называли себя Джонни Холлидей и Эдди Миттчел. Так что я отлично вписывался в её внутренний мир. У меня в студио, конечно, было не очень уютно, хотя я вовсю жёг камин, потому удобнее было встречаться у неё. В конце концов образовалась такая рутина. Я приходил к ней, она (или её приходящая служанка) готовила обед, а я помогал. В том случае, если готовила служанка, то помогали мы оба. Помогая, мы пили отличное белое вино «Сансерр» (даже только произнося сейчас это название, я вспоминаю его колющую пряность во рту, когда пьешь его холодным, проглатывая устрицы: всё равно какие, дешёвые «нортугез» или дорогие плоские «белонс № 1»), и к моменту обеда бывали уже навеселе.

Подав нам обед, горничная не уходила, а ждала, пока, отобедав, мы перебирались в спальню. Вымыв посуду, горничная покидала квартиру, и мы слонялись по ней пьяными привидениями. Перед тем как выебать её, я выкуривал небольшую самокрутку марихуаны. А она продолжала пить. Всё это происходило в конце дня. Ибо «контесса» (то же, что и графиня) работала и отправлялась в «Нину Риччи» если не к 8 утра, то к 11-ти или 12-ти, но отправлялась, как нормальная труженица. Очень скоро обнаружилась странная привычка графини пускать струю вместе с оргазмом. Подумав над этой проблемой, я решил, что мне это даже нравится. Член только пощипывало.