Роман Сенчин - Лед под ногами

– М-да, месяц общего кайфа, а потом мне новое место искать с волчьим билетом… Ну так как с “Эксплоитед”? Погнали, Дэнвер, серьезно. – И напел: – Фак ю юэсэ-эй!.. А?

– Не знаю пока. Еще ведь нескоро. – И, вспомнив, что Игорь не просто его начальник, а друг и спаситель, поправился: – Конечно, надо иногда зажигать.

Он говорил это, а сам боялся, что начнутся воспоминания о давних концертах, давно закрытых клубах, о тусовках, сейшенах, посыплются вопросы: жива ли гитара, не разучился ли Дэн аккорды брать… Нет, не надо разговоров, ворошения прошлого. Посидеть в тишине, одному…

Они были знакомы с тех времен, когда Игорь еще носил истертые джинсы и брился раза два в неделю, а Чащин бродил по Москве с “Джипсоном” на плече, ломился в клубы, упрашивал выпустить на сцену… Игорь был музыкальным обозревателем, работал в журнале “Развлечения столицы”, а Чащин считал себя рок-музыкантом. Игоря тогда называли Игги, а

Чащина – Дэнвер.

Игорю Чащин был обязан устройством нескольких своих выступлений, публикацией анонсов этих выступлений в “Развлечениях…” и даже одной статейкой о нем, “Денисе (Дэнвере) Чащине – ярком представителе сибирского бард-панк-рока”. Игорю он был обязан и тем, что стал таким, каким был сейчас…

День, когда все изменилось, запомнился подробно, в деталях. После этого пошли почти сплошь ровные, одноцветно-благополучные, среди которых, конечно, случались редкие вспышки, но их уже невозможно было датировать, выстроить по порядку. А тот день получился страшным, переломным, нереально длинным. Утром Денис был уверен, что гибнет, искал спасения и не находил, а днем понял, что начинает жизнь по новой.

Утром его выгнали с вписки – из отличной двухкомнатной квартиры в свежем доме в Братееве. Он жил там уже около месяца – у него была своя кровать с подушкой, простыней и одеялом, в ванной на полочке лежала его зубная щетка, а на кухне – походная алюминиевая миска. Он привык к хозяину этой квартиры, шестнадцатилетнему пареньку, фанату сибирского рока, у которого даже погоняло было Сиба, так мечтал съездить в Сибирь. И Дениса он поселил, кажется, затем, чтобы в любое время дня и ночи слушать рассказы о героических концертах

“Гражданской Обороны” в общагах НГУ, о Янке Дягилевой, панковской коммуне в красноярском Академгородке, радикалах из Иркутска, крейзерах с Кузбасса…

Они зажили почти как родственники, размеренно, упорядоченно, без шумных пьянок и многосуточной тусни. Днем читали, смотрели телевизор, Денис учил Сибу играть на гитаре, а ближе к вечеру ехали в один из клубов. Ночью или утром (как получится) возвращались.

Частенько вместе зарабатывали сотню-другую в подземном переходе на

Новом Арбате. Денис играл и пел, а Сиба протягивал прохожим обувную коробку, просил подать… Да, было нормально. Но в то утро нагрянули из отпуска родители Сибы.

Вообще-то рано или поздно они должны были появиться, но думать об этом не хотелось – грела мечта, что возьмут и исчезнут… Конечно, родители ужаснулись, увидев в своей уютной квартире чужого, тем более в рваных джинсах, в майке “Sex Pistols”, с выбритыми висками и зеленоватыми прядями на макушке. Отец Сибы, мощный, почти квадратный мужчина пролетарского вида, молча взял Дениса за шею и вывел на лестничную площадку. Захлопнул дверь.

Кажется, самые страшные минуты Денис испытал на этой площадке.

Понимал, что вполне – даже наверняка – может больше не увидеть своего рюкзака, где лежали паспорт, записная книжка с необходимыми адресами, деньги в потайном кармане, а главное – лишиться бесценного

“Джипсона”…

Он топтался на коврике у порога и вслушивался в бурю за дверью.

– Мы зачем тебя оставили?! Ты ведь готовиться обещал! Тебе в институт надо! – кричали по очереди мать и отец Сибы. – Ведь армия, армия осенью! Что же ты делаешь?! Ты таким стать хочешь?! Оттуда ведь нет пути! Нет, понимаешь ты?! Они дохнут каждый день, как собаки! Там все – про€пасть! Пропасть, Кирилл!.. Ну-ка руки показывай! Показывай руки сейчас же!

Пауза. Тишина. Сиба, наверно, показывал руки без следов от уколов. И потому родители стали ругаться мягче, а у Дениса появилась надежда.

Он даже отошел от двери, присел на ступеньку. Хотел закурить, но сигареты тоже остались в квартире… Думать о том, где проведет следующую ночь, не было сил. Два года жизни здесь он в основном только об этом и думал. Устал…

Сиба все-таки вынес вещи. За его спиной, как конвоиры, торчали родители.

– Спасибо, – сказал Денис и стал спускаться на улицу.

– Счастливо. Держись.

Он приехал сюда в июле девяносто шестого, заряженный злостью. Перед тем как купить билет на поезд, несколько дней смотрел по телевизору бесконечные концерты “Голосуй или проиграешь”. Выступали его любимые группы, на песнях которых вырос, лет с тринадцати ловил о них любые сведения, собирал записи, выстригал из “Ровесника” и “Студенческого меридиана” фотографии и вешал на стены. И вроде бы, видя их теперь сутками на экране, он должен был бы радоваться – можно смотреть и слушать сколько угодно, – но вместо этого рычал от злости.

Ему было все равно, в чью пользу они выступают, кого и что защищают,

– было ясно: именно теперь, в эти дни, рок-музыканты меняют протест на присягу. Клеймят одну форму власти, славя другую… Рок окончательно покидал подполье и становился государственной музыкой.

Назлившись, чувствуя, что больше не может оставаться в квартире, он побежал к Димке. Димычу… Они учились в одном классе все десять лет, потом уехали в Питер, поступили в строительное училище на годичные курсы; ходили на концерты, а в декабре восемьдесят девятого попали в армию. Правда, в разные части. После дембеля, вернувшись домой, создали свою группу. Записывали на магнитофон “Маяк” жуткого качества альбомы, несколько раз выступали на частых в то время фестивалях, даже два сольных концерта дали. Но группа распалась – барабанщик женился, бас-гитарист уехал, а они с Димычем виделись все реже. Работа, девушки, дела, взросление. Да и особых поводов встречаться не возникало… Сейчас же стало необходимо увидеться, поговорить.

Димыч лежал на тахте в своей комнате. Письменный стол, где они когда-то делали вместе уроки, а потом сочиняли тексты песен, был завален засохшей закуской, под столом валялись пустые литрухи

“Асланова”.

– Третий день уже так, – сказала его мать с безнадежной горечью. -

Даже на работу не ходит. Уволят опять. А-ай… – Вышла.

Телевизор был включен, показывали все тот же концерт. Огромная сцена, пестрое разноцветье, в котором преобладали белый, синий и красный. И как раз самый любимый и настоящий из рок-музыкантов

Константин Кинчев пел своим демоническим голосом, при каждой фразе вскидывая вверх жилистые, в татуировках, руки: