Виктория Токарева - Мои враги (сборник)

– Ты не всегда была старая.

– С тобой я с тридцати пяти лет старуха.

– Но ты всегда знала, что делала. Ты заворачивала меня, как мясо в мясорубку, и получала тот продукт, который хотела.

– Тише, – попросила Надежда. – У нас люди. Что они о нас подумают?

– За что ты меня так? Что я тебе сделал?

– Не вали с больной головы на здоровую. Я всегда все делала так, как ты хотел. И продолжаю делать, как ты хочешь.

– Я так не хочу.

– Конечно. Ты хочешь все сразу. Все себе разрешить и ни за что не отвечать. Кентавр!

– Кто? – удивился Корольков.

– Кентавр – полуконь-получеловек. А ты – полустарик-полудитя.

– Очень хорошо! – обрадовался Корольков. – Я ухожу.

– Иди! – спокойно ответила Надежда, и он поразился – насколько просто разрешаются, казалось бы, неразрешимые проблемы.

Корольков вышел в прихожую. Оделся и пошел из дома.

На третьем этаже он вспомнил, что забыл бритву и фонендоскоп. И поднялся обратно.

– Я забыл фонендоскоп, – объяснил он.

– Бери, – сказала Надежда.

Корольков взял свой старый, видавший виды портфель, который он приобрел в Чехословакии во время туристской поездки. Бросил туда бритву в чехле и фонендоскоп.

– До свидания, – сказал он.

Надежда не ответила.

Корольков вызвал лифт. Спустился вниз и вспомнил, что ничего не объяснил Оксане. Он вернулся.

– Я ничего не сказал Оксане, – объяснил он, стоя в дверях кухни.

– Скажи, – разрешила Надежда.

Корольков заглянул в комнату.

Девочки и мальчики сидели вокруг стола. Некоторых он знал – Федотову и Макса.

– Ты со своими тостами как грузин, – сказала Федотова.

– Я не «как грузин». Я грузин, – поправил Макс.

– Грузины берегут традиции потому, что они маленькая нация, – объявила Оксана.

– Грузины берегут традиции потому, что они берегут прошлое, – ответил Макс. – Без прошлого не бывает настоящего. Даже кометы не бывают без хвоста.

– А головастики обходятся без хвоста, – напомнила Федотова.

– Вот мы и живем, как головастики, – ответил Макс. – Как будто все с нас началось и после нас кончилось.

– Говори, говори, – попросила Оксана и подложила кулачок под высокую скулу.

– Что говорить? – не понял Макс.

– Все, что угодно. Ты очень хорошо говоришь.

Оксана заметила отца в пальто и шапке, стоящего в дверях.

– Ты куда? – удивилась она.

– Никуда, – ответил Корольков и вышел на кухню.

– Сядь, – спокойно сказала Надежда, стоя к нему спиной. – Перестань бегать туда и обратно.

– Мне плохо! – проговорил Корольков, и его лицо стало отрешенным.

– Тебе надо успокоиться. Выпей!

Надежда достала из холодильника бутылку коньяку. Эти бутылки время от времени совали больные. Брать было неудобно. И не брать – тоже неудобно. Это была форма посильной благодарности за спасенную жизнь.

Корольков налил стакан и выпил, будто жаждал. Налил второй и выпил второй.

Он вливал в себя не коньяк, а наркоз, чтобы ничего не чувствовать, размыть все чувства до единого. Иначе – катастрофа, как если больной вдруг просыпается во время операции и начинает осмысленно моргать глазами.

У Оксаны грянула музыка. Корольков некоторое время видел сквозь приоткрытую дверь, как они танцуют, а вернее, замедленно качаются, как водоросли в воде. Успел подумать почему-то, что необходимое условие для современного танца – молодость. Потом все исчезло.

...Он бежал по шоссе – серому, ровному, бесконечному. Трудно было дышать, сердце стучало в горле, в висках, в кончиках пальцев. Казалось – не добежит.

Но вот знакомая будка. В будке знакомый милиционер – «куль с мукой». Верхняя пуговица на его кителе была оторвана. Так и не пришлось пришить с тех пор. Он сидел и пил чай с большим и даже на вид мягким бубликом. Корольков стал стучать в дверь так, будто за ним гнались. Куль медленно поднялся, подошел, отодвинул задвижку.

– Отведи меня в КПЗ, – попросил Корольков, задыхаясь.

– Зачем? – удивился Куль.

– Я совершил преступление.

– Какое? – Куль отер губы, освобождая лицо от крошек.

– Я предал любовь.

– Это не преступление, – успокоил Куль. – За это сейчас ничего не бывает.

– А раньше?

– Смотря когда раньше. Товарищеский суд, например. Или выговор с занесением в личное дело.

– А еще раньше?

– Еще раньше? – Куль задумался. – Дуэль.

– А с кем мне стреляться? Я один виноват.

– С собой и стреляйся.

– Дай мне пистолет.

– Не имею права. Меня привлекут.

Корольков дернул кобуру и оторвал ее от ремня, ожидая, что Куль свистнет в свой свисток и его отведут в КПЗ.

Но Куль не свистнул.

– Только не на дороге! – предупредил он. – А то транспорт пойдет...

Корольков пошел назад вдоль шоссе, вглядываясь в придорожный лес. Подумал: а куда стрелять? В висок или в сердце?

Он приставил пистолет против сердца. Нажал курок. Курок был тяжелый, как ржавый, и шел очень тяжело. Корольков надавил сильнее, притиснул дуло к груди, чтобы грохоту было меньше. Но грохота вовсе не вышло. Его только сильно толкнуло в грудь, и загорелась болевая точка. Потом огонь от точки пошел к горлу, к животу, и через мгновение вся грудь наполнилась непереносимым жжением. Хотелось разбить грудь, чтобы остудить сердце воздухом.

«Как больно умирать, – подумал Корольков. – Бедные люди...»

Прошло три года.

Корольков выздоровел после инфаркта и по-прежнему ходил пешком на работу и с работы.

Пока лежал в больнице, выяснилось, что у него никогда не было никакой язвы. Это боль от сердца давала иррадиацию в желудок.

Корольков получил место заведующего отделением. У него прибавилось административных дел, которые отвлекали его от операций. Но зато он стал получать на двадцать пять рублей больше.

Жизнь потекла по-прежнему. Вернулась необходимая и излюбленная инерционность. О Марго он сознательно не думал. Боялся: если начнет думать, сердце треснет по прежнему шву.

Корольков знал по своим больным, а сейчас уже и по себе: счастья хочется, когда цело сердце. А когда оно похоже на мину замедленного действия с часовым механизмом и каждую секунду может взорваться, когда жизни угрожает опасность, хочется жить и больше ничего. Просто жить и делать операции – плановые и экстренные.

Белки по-прежнему летали по деревьям, и их по-прежнему преследовали коты. Но Королькову казалось: все переменилось за три года. Белки облезли и постарели, как будто их погрызло время. Коты стали меланхоличнее; и такое впечатление, что у котов и белок тоже был инфаркт.

Оксана вышла замуж и развелась и снова собиралась замуж. Когда Корольков спрашивал: «Это серьезно?» – отвечала: «Пока навсегда».

В жизни Марго не произошло никаких перемен.