Ирина Муравьева - Сусанна и старцы

— Ну и пойдем! — голосом Людмилы Гурченко решила накрашенная вдова. — Все пойдем!

Из мужчин кроме Николаса поднялись еще двое, но женщины, за исключением тихой, с лицом состарившегося мальчика Розы Ивановны, вдруг словно родились заново: зрачки их по-голодному заблестели, а руки задвигались, как у марионеток. Гурченко вышагивала впереди новой, пружинистой походкой, по которой ее издалека можно было бы даже принять за совсем молодую, устремившуюся к своей первой, неразгаданной любви девушку.

Сусанна отворила дверь раньше, чем они постучали.

— Стерва! — сказала Гурченко. — Хулиганка заезжая!

Горничная широко открыла глаза.

— Некрасиво! — визгливо заметил Николас, в то время как маленькие влажные глазки его быстро перепачкали шею Сусанны. — Располагая, так сказать, высокооплачиваемой профессией, вымогать у малоимущих пенсионеров…

— Я не… — прошептала горничная, видимо, еще не до конца понимая. — Что вымогать?

— Ребенок у нее! — кривляясь и дергая головой, захохотала Гурченко. — Ах, ах, ах! Видали мы таких матерей!

Того, что произошло через секунду, никто не ожидал. Сусанна подняла правую руку, и дикой силы удар обрушился на веселую вдову. Из ноздрей у Гурченко щедро хлынула кровь и залила ее нарядно декольтированную белую кофточку. Делегация слегка было попятилась, но когда окровавленная Гурченко, взвизгнув «ну, погоди!», бросилась с кулаками на горничную, ее тут же поддержала волосатая старуха, потом Николас и, наконец, все остальные. Суетясь, подталкивая друг друга и друг другу мешая, они сначала неловкими, но яростными ударами загнали Сусанну обратно в комнату, а потом, заперев за собою дверь и превратившись в многоглавое и многорукое чудовище, принялись избивать ее так, словно это было их последним поступком на земле.

Елена Солодарь и Солодарь Алевтина, жены родных братьев, всю жизнь ненавидевшие друг друга и только теперь, совсем недавно, с большим пафосом помирившиеся, вцепились ей в волосы и сладострастно тянули их — каждая в свою сторону. Николас, по росту еле достающий до плеча преступницы, норовил ухватиться за ее левую грудь обеими руками, потому что по правой уже молотила помолодевшая и похорошевшая, с засохшей кровью на бровях и на подбородке Гурченко. Остальные вели себя совершенно как дети: плевали, щипали, привставали на цыпочки, чтобы ловчее ударить, а одна из женщин даже расплакалась в конце концов от энтузиазма и возбуждения.

В это же самое время плосколицый санитар с мягкими глазами и другой санитар, его напарник, с глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, принимали смерть, пришедшую за бывшим невропатологом. Настороженность, с которой они следили за дыханием старика, становящимся все реже и реже, так, что казалось, будто каждая судорожная затяжка земным воздухом непременно окажется последней, напоминала, как ни странно, ту настороженность, с которой доктор или акушерка следят за последними толчками, знаменующими собою высвобождение младенца из материнской утробы.

Ни плосколицему с мягкими глазами, ни его напарнику не было ни грустно, ни страшно: они ведь ничего не знали о своем пациенте, кроме того, что должны были знать с медицинской точки зрения, и, разумеется, ни одному из них не пришло в голову, что этот уже наполовину погрузившийся в невидимые сверкающие воды человек только что угадал такое, после чего оставаться внутри этой машины уже не имело для него никакого смысла.

Чтоб больше этого не было!.. Ты не смеешь его беспокоить! Делай, что хочешь, со своим выблядком, а здесь ты больше не служишь! (англ.)

Возвращайся в Россию! Сейчас же! Ты меня слышишь? (англ.)

Бляди знают, как достать денег (англ.) .

Убирайся немедленно! (англ.)

Ни в коем случае!.. Она плакала, потому что у нее ребенок болеет в Киеве, ей придется уехать обратно и там остаться! (англ.)

Моя дорогая!.. Мы все здесь как одна большая семья… Что же происходит с этой девушкой? Мы никогда и не думали, что у нее есть ребенок… (англ.)

Обед! Обед! (англ.)

Где же овощи? (англ.)