Ирина Муравьева - Неделя из жизни Дорес

По прогнозам врачей, Дорес Шумни не сможет прожить дольше недели. Родители Дорес Шумни в третий раз обратились в Верховный Сенат с просьбой восстановить искусственное питание их дочери. Сенат в просьбе отказал.

Я не понимаю, чего от меня хотят! Чтобы ее опять подключить к аппарату? И все по новой? Только идиоты могут этого требовать! Там нечего подключать! Нечего! Моя жена умерла двенадцать лет назад! Хорошо, я готов ответить на любые вопросы. Спрашивайте.

— Почему вашей жене продолжают вводить морфий? Если она все равно ничего не чувствует?

— Я не врач. На этот вопрос я не могу ответить. Наверное, чтобы процесс шел легче.

— Какой процесс? Процесс умирания от голода и жажды?

— Она не чувствует голода и жажды. Ее мозг умер, чувствительность нарушена.

— Вы уверены, что она нарушена полностью?

— Да, я уверен. Я поступаю по совести.

— Вам известно, что, когда человека лишают воды, его внутренние органы иссушиваются до такой степени, что лопаются от обезвоживания, и это невыносимая боль?

— А вам известно, что, когда человеку делают хирургическую операцию, он тоже должен бы загибаться от боли, а этого почему-то не происходит? Вы знаете почему?

— Вы имеете в виду наркоз?

— Да, я имею в виду наркоз. Чувствительность теряется. И все это в мозгу. Я не специалист, но мне объяснили.

— Чем вы можете объяснить то, что множество людей не доверяют вашей уверенности и боятся, что в данный момент ваша жена медленно погибает в мучениях?

— Люди любят всякие сенсации. Это же не их жена лежит перед ними без движения двенадцать лет подряд! Им — что! Шумиху устроить. Им бы, знаете, в мою шкуру.

— Родители вашей жены утверждают, что вы хотите освободиться от нее, потому что у вас давно другая семья и двое детей от другой женщины.

— Это что, преступление, что у меня двое детей? И другая женщина? Это что, запрещено, что я всегда хотел иметь детей и всегда хотел иметь нормальную семью? Да, я не скрываю, что собираюсь жениться во второй раз. И Дорес, между прочим, если бы можно было ее спросить — я имею в виду, не то что спросить, а если бы она понимала, что происходит, ну, короче, если бы Дорес могла, — она бы первая сказала: да, мол, женись, и чтобы у тебя дети были, и семья, и все. Я, между прочим, человек верующий, и у нас так не принято: жить, не обвенчавшись. Это не жизнь, а грех. Между прочим. Это я к тому говорю, что на меня очень наседают с точки зрения церкви, ну и вообще, с религиозной точки зрения.

— Но вы все же отрицаете, что хотели прервать существование вашей жены и обречь ее на смерть от голода и жажды для того, чтобы жениться на другой женщине?

— Вы меня все хотите подловить. Все свои вопросы вы так строите, чтобы я согласился, что в данную вот минуту Дорес умирает от голода. И от жажды. И что я это ей устроил. А все вокруг такие добрые — начиная от президента и кончая римским папой, — все хотят ее спасти от меня, самого ей близкого человека. Так, что ли? А я последний раз объясняю свою позицию, подтвержденную, между прочим, компетентными научными и медицинскими мнениями: моя жена умерла двенадцать лет назад. Точка.

— Вы ведь получили компенсацию за потерю «спутницы жизни» от страховой компании? Десять лет назад, кажется?

— Получил. Это что, тоже преступление?

День шестой, 17 апреля.

Стив, мне лучше. Хватает воды. Здесь озера. И речка под боком. А боюсь за тебя. Мне-то что! Я жива. Стив, мой зайчик, мне все помогают!

…Сегодня вот встала и пошла. Ты спал. Я тебя оставила. Пусть, думаю, он поспит. Ночь же. А светло, Стив, как летом. Как днем. Иду по улице. Как ее… Ну, неважно. И вдруг впереди — маленький такой котенок, махонький! Черный совсем, как уголек. Спит себе посреди дороги. Там вроде ямка в асфальте. А спит он так крепко! Свернулся и спит. Я думаю: возьму, а то ведь раздавят. И тут же из-за угла, Стив, машина. И на него! На эту вот самую ямку. Я побежала. Раздавили, конечно. Страшно даже глядеть. Раздавили! Бегу! А он тут. Спит, как спал. Я его хотела, Стив, на руки взять, и вдруг — что ты думаешь? — кошка. Ну, я думаю, все! Если выну его, так меня загрызет. И не знаю, что делать.

Стою на дороге. Жаль котенка. А кошка меня сторожит. Ни туда, ни сюда. Ведь раздавят!

Ты проснешься, Стив, милый, и быстренько — к нам.

Хоть успеть бы до Пасхи!

…Моя дочка Дорес Шумни умирает не потому, что настал час ее смерти, а потому, что ее убивают. Завтра Пасха. Мы обратились к ее мужу Стивену Шумни с просьбой, чтобы он допустил нас к ней и Дорес приняла Святое Причастие. Чтобы мы с ее матерью могли зайти к ней вместе с отцом Домианом, настоятелем, который знал Дорес ребенком. Чтобы ей каплю вина и крошку святого хлеба. Шумни нам отказал. Жена не может подняться. Она лежит. Он чудовище. Зверь. Я еще докопаюсь, почему у моей дочери в двадцать два года остановилось сердце! У нее ничего с сердцем не было! Маленькие неполадки. Ничего такого, чтобы оно останавливалось.

День седьмой, 18 апреля.

Как я рада, Стив, все расцвело! Вот вчера, например, я гуляла. Одни голые ветки. А утром — цветет! Уж когда и успели, не знаю. У меня ничего не болит, Стив, совсем. Я сегодня ходила на танцы. До утра танцевала. Все пили вино. Я не стала: ведь Пасха, да, Стивен? Надо пост соблюдать, а то сколько грехов! Так в грехах и помрем, а что делать? Вот, к примеру, твоя, Стив, семейная жизнь: ты мой муж, а ласкаешь другую.

Ему даже об этом нельзя и сказать. Он опять приходил. Завтра утром. Он мне дал эту реку… не помню… ведь я… Говорила тебе? Пить хотелось. А ты, милый, сказал, что нельзя, что сперва… нужно что-то другое… не помню.

Он пришел, напоил. И сказал: «Вот река. Будешь пить, и она не засохнет».

Так и пью. Так и пью, так и пью, Стив! Река! Уж реки-то мне хватит! Да, Стивен?