Ирина Муравьева - Жена из Таиланда

— You need a good rest, — повторила она, не делая ни малейшей попытки освободиться из его рук. — You just go to bed, you just go and sleep. [11] Ложись, иди спать (англ.) .

Он вдруг зарылся лицом в ее волосы.

— Эх ты! Деби ты, Деби!

— But you… Do you love me or not? [12] А ты… меня любишь? (англ.)

Петр удивленно посмотрел на нее.

— Совсем не врубаешься, да? Ни на сколько?

Она торопливо закивала головой.

— Ну что с тобой делать, а? Что, говорю?

Деби вспомнила Ольгу. Он не знает, что делать, потому что есть Ольга. Нельзя ее так страшно обманывать. Ах, как же он прав! Разумеется, прав!

— But she is your wife… And we shouldn’t… Because… [13] Она тебе жена… нам нельзя… потому что… (англ.)

Петр даже крякнул с досады:

— Об чем говоришь? «Вайф» — я знаю: жена. А жена здесь при чем?

Деби видела, что он сердится, и думала, что сердится он именно на Ольгу, вернее, даже не на Ольгу, а на то, что женат, несвободен. Неужели, не будь он женат, пришлось бы прокрадываться к нему в номер с этим подносиком?! Она знала одно: Петр, как и она, хочет только того, чтобы вместе навек. Она понимала, что он мучается, не может выразить переполнявшей его боли, потому что, будучи человеком достоинства, совести, чести, он, Петр, в таких ситуациях не был ни разу. Ему, с его честностью, невмоготу. А чем она может помочь? Чем и как?

О, вот почему он напился в дороге! Он просто иначе не мог, он ведь русский, а русские пьют от тоски. Это правда.

Она смотрела на него мокрыми от слез глазами, радуясь тому, что не ошиблась в нем, что не одни эти руки, и губы, и бархатный голос она в нем любила, но редкое сердце, и вот поняла даже то, что напился, и все поняла в нем давно, все до капли! Язык им не нужен. Обеими ладонями она неловко повернула к себе его небритое лицо, прижалась лбом к колючему подбородку. Он глубоко, облегченно вздохнул. Чего тут мусолить? И так, в общем, ясно.

На следующее утро за завтраком Виктория была весела, кокетничала с официантом и очень ждала появления Деби. А Деби все не было. Виктор Дожебубцев, растягивая губами слова и медленно выталкивая их через ноздри, ругал принесенный омлет и особенно кофе.

— Вот я приезжаю в Европу, — намазывая джем на булочку, бубнил Дожебубцев. — Ну, скажем, что в Лондон по делу журнала. Мы начали «Колокол». Дивный журнал был! Ни с чем не сравнимый. Огромные деньги. Нет, чьи, не скажу, догадаться нетрудно. Работы — поверх головы! Плюс Европа. Тут Сотби, там Сотби, прием на приеме. Ни часу не спал. Потому что когда мне? И что бы я делал при ихнем вот кофе? — Дожебубцев брезгливо ткнул пальцем в чашку с кофе. — Какое, позвольте спросить, это кофе? Помои, и все! Вот какое здесь кофе! А там? Там напиток! Короче, Европа. А здесь что? Деревня и быдло на быдле. И мне наплевать, что у быдла есть деньги. Он быдлом родился, умрет тоже быдлом!

Тут как раз и появилась Деби. Разгоряченная, в широкой белой блузе. Дожебубцев галантно поцеловал ей ручку и придвинул стул. Петр вытащил было сигарету, но официант вежливо показал ему знаками, что курить запрещается. Тогда Петр смял сигарету о блюдечко и отвернулся. На Деби совсем не смотрел, и она погрустнела.

— Ну, вот! Наконец-то! Послушай, Дебуня! — громко, как всегда, заговорила Виктория. — Давайте поедем в Коннектикут, рядом. Там наш бизнесмен проживает. Чудесный! Нельзя пропустить, очень важно для фильма. Ты, в общем, увидишь, сама все увидишь.

Дорога в соседнем с Нью-Йорком штате Коннектикут шла вдоль берега. Вода, похожая на сгустившееся до темно-синего светло-синее небо, была так беззвучна и так безразлична ко всем, ко всему, ее было так много и так равнодушно катились ее мелкие, сменяющие друг друга волны, что делалось грустно: вот мы ведь умрем, мы исчезнем, а это все будет. Волна за волной, и волна за волной, опять, и опять, и опять, и навечно… Особняки прятались в густой, только кое-где покрасневшей и пожелтевшей листве, виднелись их крыши и изредка окна.

— Красивое место, — в усы пробурчал Дожебубцев. — Огромные, судя, потрачены средства.

Наконец увидели на низкой, сложенной из белых камней ограде выбитое золотом имя: «George N. Avdeeff».

— Он! — задохнулась Виктория. — Он! Это Жора Авдеев! Из нашего класса. Вот тут он живет!

Остановили автобус, по главной аллее направились к замку. Был замок огромен и бел, как корабль, с террасой, похожей на палубу. Посреди террасы стояла высокая девушка в полосатом, черно-желтом купальнике, который издали делал ее похожей на пчелу, поднявшую кверху передние лапы.

— К нам, да? — радостно закричала она низким, пчелиным, прокуренным басом. — Я вас раньше ждала! Это вы нам звонили?

— Ах, Настя, да? Да? — отозвалась Виктория. — Вы Настенька, вы? А я вам звонила! Вы — Настенька Липпи?

— Ну, я. Кто еще? Папка скоро придет. А вы проходите. Сейчас я оденусь!

Вспорхнула, как пчелка, исчезла куда-то.

— Он что? — удивился Дожебубцев. — Он что это, с дочкой живет?

— С какой еще дочкой? — Виктория от досады на неуместные вопросы скрипнула зубами. — Она так зовет его: папка. Но он ей — жених.

Настенька Липпи очень скоро вернулась в белом пиджачке, шортах из змеиной кожи и золотых туфлях. Волосы ее были заплетены в косы и венком уложены на голове.

— Дизайн от Версаче, — сказала она и с приятным звуком провела по змеиной коже обеими ладонями. — Мне папка сам выбрал.

— А выпить у вас не найдется? — спросил было Петр, но Виктория яростно перебила его:

— Водички, водички! Из крана — водички!

— Зачем же водички? — догадалась умная Настенька Липпи. — Кто любит водичку? Одни пионеры!

Она опять убежала и вернулась не одна, а с милой, упитанной девушкой, у которой расстояние между верхними передними зубами было таким широким, что мог уместиться там целый мизинец.

— Вот это Валюша, — сказала Настенька. — Сейчас мы все выпьем и будем ждать папку, и с папкой обедать.

— Ах, Господи, что вы! — умилилась Виктория. — Какое «обедать»? Ведь мы к вам по делу!

— Нет, нет! Сперва выпьем! — И самоуверенная Настенька захлопала в ладоши.

Расторопная девушка Валентина мигом выкатила откуда-то столик, уставленный винами, водками и коньяками, а сама Настенька опять убежала с многообещающей улыбкой на крепких своих, полных губках.

— Она итальянка? — спросил Дожебубцев. — Она из семейства прославленных Липпи?

— Зачем итальянка? — темно и сердито зарделась Виктория. — Она с псевдонимом живет. Много лет. Что ж такого?

— Мы — Золотнюки, — простодушно объяснила Валентина. — Отцы у нас — братья, мы с Гомеля обе.

Настенька Липпи вернулась, нагруженная всякой всячиной: сырами, колбасами, орешками, виноградом, кусками снежно-белого и жгуче-черного шоколада, так искусно разложенного на хрустальных тарелках, что жалко было разрушить узор, жалко трогать.