Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма

– Тая, закройте окно! Детям надует! - распорядилась Зэка.

Дети, у которых уже пробивались усы, тем временем со знанием дела оценивали оставшиеся в автобусе Тайны ягодицы, обтянутые именно так, как только и могут облегать телесную выразительность настоящие американские джинсы. «Тая из Китая», - ревниво съехидничала одна из девочек. Кокотов же, оказавшийся в непосредственной близости от объекта повышенного подросткового интереса, всем своим видом демонстрировал равнодушие вегетарианца, забредшего в мясной отдел.

Колонна во главе с мигающей милицейской машиной вырулила на Садовое кольцо и двинулась в сторону Курского вокзала. И вот, когда они проезжали «Лермонтовскую», похожую на огромную суфлерскую будку, из дверей станции показались санитары, тащившие на носилках тело, накрытое простынею, на которой проступили пятна крови. Двери «скорой помощи» были распахнуты, а милиционеры отгоняли любопытных.

Зэка, увидав в окно покойника, хмуро глянула на Андрея и недовольно пожала плечами. Кто ж знал, что именно в этот момент решилась его, Кокотова, участь? Начальница, чтобы отвлечь от страшного зрелища пионеров, повскакавших с мест, чтобы лучше видеть притягательный для юного сердца кошмар смерти, спросила в мегафон:

– Какая у вас будет отрядная песня?

– Не знаем! - крикнул искренний детский голос.

– «Остров невезения»! - предложил другой голос, уже ломающийся.

– «Гренада»! - приказала Зэка и запела в мегафон:

Первой с готовностью подхватила Людмила Ивановна, постепенно присоединились и дети. Во время пения начальница несколько раз взглядывала на поющего Кокотова, но уже не строгими, а приязненными, если не сказать виноватыми глазами. Потом, позже Андрей Львович не раз вспоминал то пионерское лето, изумляясь, из каких тонких и почти случайных причинно-следственных паутинок соткана человеческая судьба! Ну в самом деле, выйди санитары с носилками минутой раньше или позже, Зэка так бы и думала, что наглый практикант, оправдываясь, гнусно наврал. И уж, конечно, она не стала бы выгораживать молодого лгуна, когда в лагерь приехал разбираться кагэбэшник. Это во-первых. А во-вторых, она никогда бы не предложила Кокотову поработать еще одну смену. Следовательно, его отношения с Леной Обиход, болевшей в сессию и проходившей практику в июле, никогда бы из обычного однокурсничества не перенеслись в ту близость, которая закончилась свадьбой…

Тая послушно закрыла окно, села на свое место рядом с Кокотовым и сразу, вопреки громкой песне, задремала, видимо, после бессонной ночи, положив голову на плечо незнакомому вожатому. От ее рыжих, как у мультипликационной лисицы, волос пахло ароматным табачным дымом и какими-то очень нежными, совершенно несоветскими духами. Андрей изнутри затомился, но все-таки заметил, что сидящая через проход круглолицая, плоскогрудая девочка смотрит на них с явным, даже ревнивым интересом, не забывая при этом петь:

…Торжественное открытие смены было через два дня. За это время Кокотов перезнакомился со своими пионерами, сочинил в соавторстве с Людмилой Ивановной план мероприятий. Затем избрали совет отряда, звеньевых, председателя, выпустили стенгазету, походили строем, разучили отрядную песню, выявили таланты для самодеятельности. Все оказалось не так уж страшно: напарница работала в лагере десятое лето и знала многих нынешних первоотрядников еще сопливыми младшеклассниками. Вообще-то она была инженером-плановиком, а в «Березку» ездила из-за квартиры, обещанной профкомом, ну и чтобы свои дети были на воздухе под присмотром. Ребята ее слушались. Людмила Ивановна всегда ходила со скрученной в трубку «Комсомольской правдой», и если дети начинали озорничать, хлопала их газетой по лбу или по заду. На этом обычно нарушения дисциплины заканчивались. Не напрягаясь, отряд, как и в прошлые годы, назвали именем Гайдара. Сначала, правда, хотели - имени Светлова, но под песню «Гренада» трудно было ходить строевым шагом, поэтому остановились на авторе «Тимура и его команды», а отрядную песню выбрали такую:

И вот она опять, глумливая паутина судьбы! В середине девяностых Кокотов, получив деньги за свой первый эротический роман, отправился на вещевой рынок в Лужники покупать себе ондатровую шапку. Он долго бродил по тряпичному лабиринту, разглядывал, примерял, приценивался, сомневался, боясь кроликов, которых, как уверяли, можно подделать даже под шиншиллу, а уж ондатра из этих ушастых меховых хамелеонов получается такая, что и скорняк-то сразу не разберется. Андрей Львович характером пошел в мать и совершенно не умел наслаждаться медленным восторгом покупательства. Светлана Егоровна, та иной раз могла расплакаться оттого, что вещь присмотрела, даже полюбила, а деньги заплатить не хватает решимости. Нет, не от жадности, а от какого-то странного паралича воли, нападавшего на нее возле прилавка. Впрочем, сын смог отыскать верный способ борьбы с этим наследственным недугом: в тот момент, когда надо было принять решение и отсчитать деньги, он выпивал двести водки и вскоре обретал веселую, даже залихватскую решимость…

Избрав наконец-то шапку, Кокотов увидел, как старуха, одетая в китайский пуховик и закутанная в оренбургский платок, тащит по узкому проходу тележку с продуктами первой необходимости: бутерброды, пирожки, напитки - в том числе алкогольные. Продавцы делали ей небрежные знаки: она подкатывала к прилавку, доставала термос, пластмассовые стаканчики и наливала. В зависимости от заказа: чай, кофе или водку. Выдавала по требованию бутерброды и пирожки. Женщины чаще просили чай. Мужчины кое-что покрепче. Кокотов, когда старуха с ним поравнялась, тихо молвил: «Мне бы водчонки, бабуля!» - и протянул деньги, те самые, первые капиталистические, с множеством нолей, похожие на пестрые билеты жульнической лотереи. «Бабуля» стала наливать в пластмассовый стаканчик, и тут он узнал в ней Людмилу Ивановну.

Его былая напарница, конечно, постарела. Но не это главное! Она, как бы поточней выразиться, унизительно обессмыслилась. Да, именно обессмыслилась. Впрочем, тогда это произошло почти со всеми, в том числе и с Кокотовым. И он, вдруг испугавшись, что она его сейчас узнает и надо будет с ней разговаривать, вспоминать, охать, - отвернулся, быстро выпил, ощутил прилив покупательской отваги и расплатился за шапку, которая к концу зимы облезла так, словно меховые изделия тоже болеют стригущим лишаем. А от водки у него через два часа страшно разболелась голова, - видимо, Людмила Ивановна для прибытка торговала жуткой, почти опасной для жизни дешевкой.