Китлинский - Клан – моё государство 3.

– Дед Панфутий,- обратился к нему Снегирь.- Ты свою молодость вспомни. Небось сам озорничал?

– Ящо как!- сползая с нар и кряхтя, ответил Панфутий.- Юность оно знамо нетерпелива в порывах своих. Пока свою красавицу не встретил, царство ей небесное, ох, грешен был по этой части. Страсть.

– А женился, не гулял?- спросил Снегирь.

– Нет. Она у меня колдунья была. Зелья мне подсыпала и с той поры отворотило меня от баб. Совсем.

– Брехун!- сказал Сашка.- Ты его, Андрей, не слушай. Я его по детству помню. Шальной он был и при Клавдии Петровне, как кот мартовский. Набедокурит и сразу в тайгу с глаз её долой. Крутая она была на сей счёт и на руку хватка. Стреляла даже в козла, но промахнулась. Только и это не помогло. А вот красоты была и впрямь неописуемой. По ней мужики пачками сохли, в тайне её любили, но она, в отличии от этого плешивого мерина, рогов не наставляла ему. Вот ты скажи, Панфутий, за что она тебя любила?

– Ты, Сань, обидеть меня не смогёшь,- подсаживаясь к столу, сказал Панфутий.- У меня нос по ветру. Секёшь о чём речь?

– Вот Снегирь, что значит природный нюх. Я думаю, чего он не спит, ворочается, постанывает, может женку во сне видит, а он, сукин сын, хочет сто грамм за жилу.

– Дак это. Не я хочу. Закон требует. Коль дошли, ставь не жмись. А нет, то спать лягу. Может и точно ко мне моя царевна во сне придёт.

– Что ж,- Сашка встал и исчез в каптерке. Принёс бутылку коньяка, поставил перед Панфутием на стол.- Получи. Но на вопрос сначала ответь.

– Я один не буду,- откупоривая бутылку, сказал Панфутий.- Компания нужна.

– Мы после бани примем,- заверил его Сашка.

– Тогда я с вашего согласия причащусь,- и Панфутий плеснул себе в кружку грамм сто.

– Я те причащусь, в качель душу мать,- крикнул с нар Борисович.- Меня погодь.

Панфутий налил столько же ещё в одну кружку и стал говорить:

– То Санька верно сказал – пёс я, за что сам себя костерю. И красива была Клавдия несказанно. Как прикоснёшься – весь дрожью изойдёшь, коль не оттолкнёт, насмерть. За что меня любила, не ведаю. Это вопрос к ней. Так нас жисть свела. Ну, что ты там возишься, иди скоро, иль поднести,- обернулся Панфутий в сторону нар.

– Да иду уже,- ответил Борисович.

– Вот леший. Надо это в момент делать, успел бы потом порты надеть. Кого тут стыдиться, свои все. Это Александр ставит вне плана за наш доблестный горбатый труд. Коньяк. Беги, а то щас с горла садану, слюнями потом изойдешь весь.

– Погодь, погодь,- Борисович подбежал к столу в одном шерстяном носке, вторая нога была боса.- Козёл ты, Панфутий и только,- он поднял свою кружку, и они, чокнувшись, выпили.

– А ты поспевай вовремя. На халяву, чай, дают. И не моргай слезой, а то больше тебе не налью. В тайге живёшь, а пить не научился. Пускаш слезу, как малолетка.

– Да ладно те, умеха,- Борисович извлёк из кармана второй носок, натянул, присев на лавку.- Ещё посмотреть надо кто из нас сосунок.

– Хорошо, вижу, проснулся,- отреагировал Панфутий и плеснул снова в обе кружки.- И вот что странно, из трёх дочерей, только одна от матери красоту унаследовала. Лицом и статью, как две капли воды, а другие две корявые вышли. Только Любаша в мать. Почему так, Сань?

– Я со свечкой не стоял, откуда мне знать. Лет-то ей теперь сколько?- спросил Сашка, вставая из-за стола.

– Ну, сколько,- Панфутий стал что-то считать на пальцах.- Думаю, где-то двадцать два или три.

– У него,- пояснил Сашка Снегирю,- восемнадцать детей, из которых три девки. На будущий год ей в августе двадцать стукнет. Последняя она, Люба, у них в семье. Клавдии Петровне уж сорок пять было, а Гришке, что перед Любой родился – одиннадцать. Выходит, что семьдесят третьего она у тебя, Панфутий.

– Как помнишь-то?- поднимая кружку, спросил Панфутий.

– Я в тот год вышел на пешеходку грузовым "ишаком" штраф отрабатывать. Свалился со скалы и забегал в больничку, чтобы спину зашили. Клавдия Петровна как раз и родила,- ответил Сашка уже на пути к дверям.

– У меня их столько, что я всех даже по именам не помню,- признался Панфутий.

– Ага, особенно на стороне,- подколол его Сашка.

На дворе Снегирь и Сашка сменили на расчистке снега Потапова и Апонко. Гребли полчаса. Вскоре выглянуло солнце и осветило окружающее пространство розовым светом, заискрило в снегу. Они бросили лопаты и помчались к бане, задирая ноги, вязнущие в снегу, как сохатые. В бане после парной, Снегирь спросил:

– Саш, а так может быть, чтобы женщина родила восемнадцать детей и осталась красивой и в теле? Ну, не раздалась?

– У нас всё может быть. За супругу Панфутия ручаюсь. Доводилось знавать. Когда-то я со старшей их дочерью знался. Это дед врал, что они корявые. И Альбина, и Светлана симпатичные и телом в норме, есть на что взглянуть и за что подержаться. Обе давно замужем и у обеих куча детей. А вот Любаша, та в мать. Природа так сотворила. Симпатяшка я тебе скажу потрясная. Когда я с Альбиной вечерялся меня Клавдия Петровна гоняла от неё. "Чтобы тебя бесы взяли",- так кричала всё время. Не любила она меня люто. Я ей, предварительно за забор схоронясь, ору, почто, мол, Клавдия Петровна вы меня обижаете, она с карабином выходила, пуляла, но в воздух, для страха.

– А она что?

– Ничего. Смеялась. Ох, Андрей, как красиво смеялась. Она до сих пор у меня перед глазами. В руках винтовка, голова чуть запрокинута назад… Нет, не смогу описать. Это видеть надо.

– Не любила почему?

– На то ответа не имею. Мыслишка есть одна.

– Скажи?

– Система плюсов и минусов. Два одинаковых отталкиваются. Тут Панфутий правду сказал – ведьма она была. К ней бабы гадать ходили. И знаешь, она никогда не ошибалась. Мне тоже смерть нагадала.

– Как! Ты же говоришь, что она тебя гнала.

– Её Альбина упросила и мне рассказала, что будет мне смерть от чужой руки, назвала год и месяц. Число не назвала только. Альбина мне говорит, это, мол, мать специально, чтобы меня от тебя отворотить испугом. Но вышло всё так, как она нагадала. Всё точно по её случилось, смерть от чужой руки пришла, схватила в назначенный ею срок, а взять не смогла. То ли потому что я свой, то ли ещё почему-то. Не дался я ей, одним словом.

– Брательники Альбины тебя не лупили?

– Мы жили нормально. Баловались, было дело, но не крапивой. У нас игры были страшные.

– Расскажи?

– Какой тебе в этом интерес. Ты думай: остаться тут или нет. Если останешься, весной сходим в посёлок поглазеем на деваху. Я-то видел, а тебе в интерес. Может, глянетесь друг другу, чем чёрт не шутит. Любаша сама живёт, и все молодые ребята по ней страдают. А она вся в мать, чуть что – за карабин хватается и смеётся.

– Мне ваши Жухи кости переломают за неё.

– Боишься, что ль?

– Не боюсь. Но не хотелось бы.

– У нас в посёлке старинное правило: гуляй сколь хочешь, а портить не моги. Сватайся, распишись и тогда вперёд.