Макс Нарышкин - Downшифтер

— Говорите же дальше! — незнакомым, холодным голосом приказала мне она.

Не бог весть какое серьезное распоряжение, конечно, но я продолжил:

— И тогда на небе происходит сильное волнение… Волнение сильное происходит! — повысил я голос, давая ей понять, что говорить-то буду, да только не нужно вот так усердно выискивать на лице моем каких-то впечатлений. — Четыре животных и двадцать четыре старца падают на колени перед Иисусом. Каждый из них имеет в руках гусли и золотые, полные фимиама чаши. Они поют новую песнь: «Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты заклан, как Агнец, и кровью Своею искупил нас богу…»

Тысячи ангелов присоединяются к гимну, признавая Иисуса достойным семи великих достоинств: Силы, Премудрости, Богатства, Чести, Славы, Крепости и Благословения.

Все создания, находящиеся на небе, на земле и под водою, присоединяются к церемонии и возглашают Сидящему на престоле и Иисусу благословение и честь, славу и державу во веки веков…

И Иисус возводится на высшую ступень небесной иерархии…

Он поднимается на ступени престола божия, берет книгу… да, книгу! — именно книгу! — и что с того?! — она находится по правую руку бога! Христос прикладывается к книге и начинает снимать с нее семь печатей… Апокалипсис начинается…

— Полагаете, что на этом и довольно? — насмешливо спросила она.

— Нет, я сейчас начну пересказывать труд Иоанна, состоящий по нынешним меркам из ста пятидесяти книжных страниц! — Мне пришлось возмутиться, чтобы настроить девушку на более продуктивное мышление. — Вы чего добиваетесь, Лида? Можно я вас буду называть просто Лида?

— Вы уже сорок минут это делаете.

— Сорок минут назад я разговаривал просто с милой девочкой, вошедшей в мой дом, чтобы согреться! — радостный оттого, что мне представилась возможность по-настоящему объяснить разницу в моем поведении, воскликнул я. — Сейчас же я разговариваю с христианской проповедницей, забравшейся в мой дом для того, чтобы освежить мою память и заставить поверить и в Христа, и в его воскресение, и — на всякий случай — в то, что случится со мною и остальными, не освежившими и не поверившими!

— А вы разве не верите в Христа? — по-детски удивилась она и опустила край пледа так, что я имел возможность увидеть ее изящную шею и бархатную кожу. До сих пор у меня были перед глазами лишь кисти ее рук.

— Я верю. Но… не страстно.

Она улыбнулась:

— Вас не затруднит продолжить рассказ?

Признаться, я был порядком огорошен. Не знавший доселе растерянности, я почувствовал в руках какую-то неуверенность и украдкой бросил на девушку взгляд. Как бывает со всеми, внезапно ставшими мнительными людьми, это не укрылось от ее внимания, и Лида вдруг… убрала из-под пледа и положила мне на запястье свою теплую, мягкую ладошку.

— Вы хороший человек, Артур Иванович. Ваш гнев наивен, а желание выглядеть грубым смешно. Как и у всех добрых людей. Просто вы из тех, кто легко приспосабливается к среде, но с трудом возвращается к своим истинным душевным порывам.

Ну и что теперь я должен ей сказать? Что она ошибается? Мне известно, кто будет глупо при этом выглядеть. Между тем заставлять ее повторять просьбу мне почему-то не хотелось. Хотя еще мгновение назад я был готов всецело отдаться этой затее. Меня уже не удивляет, что она в девятнадцать окончит МГУ. Могла бы и раньше, наверное, да что-то помешало. Мудрость, наверное.

— Будь по-вашему, Лида… Да только у меня к вам просьба. Наш разговор мало похож на беседу взрослого человека с ребенком, а потому, если вас не затруднит, обращайтесь ко мне на «ты»…

Она кивнула и снова заползла под шерстяное покрывало, показывая мне всем видом, как ей у меня хорошо и уютно. Хотелось бы в это верить.

— Итак, юная проповедница… Прошу прощения, если я чего перепутал, так виной тому, простите за каламбур, не вино, а память человеческая, которая со временем имеет обыкновение дряхлеть и изнашиваться, — забурчал я. — В двадцать восемь трудно дословно помнить то, чему тебя учили в двадцать.

Она понимающе улыбнулась, и за улыбку эту, уговори я ее повторить, прямо сейчас отдал бы все, что имею.

Двумя осторожными глотками Лида пригубила вино, невольно поморщилась и снова выпростала из-под пледа ладошку. Обхватив руками стакан, она стала терпеливо его греть. Все правильно. Ледяной портвейн пьют только такие грубые мужики, как я.

— Мой отец, закрывая сегодняшним вечером за мной дверь, сказал: «Спроси у этого человека, что он думает о Белом Коне и всаднике, восседающем на нем». И сейчас, Артур, я выполняю его просьбу.

Мне очень нравится эта девушка. Наверное, даже больше, чем я могу себе это позволить. Я точно знаю, что, когда она уйдет, сердце мое опустеет и я не буду находить себе места до тех пор, пока не забуду ее или пока не добьюсь с ней новой встречи. Мое сознание, согретое холодным вином, заставляет обнажать мысли и не рядить их в обманчивые одежки для самого себя. Согретый стаканом портвейна, я честен перед собой, и честно же признаюсь — она нравится мне. А потому гораздо больший грех, чем любование ее красивыми ногами, — ложь. В желании понравиться ей я смог бы, наверное, заплести симпатичную косу из размышлений о том, что пророк был прав, что Иисус живет в моем сердце гораздо большей жизнью, чем со стороны это может показаться, и что мы с нею — две души, которые на этой благодатной почве единого понимания веры должны непременно воссоединиться. Наверное, я добился бы своего. И наши души действительно воссоединились. Несмотря на ее ум и зрелость, восемнадцать — это все равно не двадцать восемь. Чего-чего, а умения завоевывать сердца гордых единоверок у меня не отнимешь. Однако тогда я выглядел бы как козел на Тверской, а она — среди многих тех, кто должен этого козла устроить и ублажить. Для меня понимание этого настолько мерзко и презренно, что я сейчас поступлю так, как должен поступить — честно.

— Кто же ваш отец?

Она не ответила, но взгляд ее красноречиво говорил мне о том, что я скоро узнаю. Установив свой вспотевший стакан на столик, я спокойно прошел в прихожую, щелкнул замком и распахнул входную дверь…

В ноздри мне ударил спертый, пряный запах гари. Опять малолетки костры палят. Или рачительные активисты — старшие по домам вокруг школы — жгут листву на зиму…

— Лида, когда вы входили в этот дом, вы видели над дверью крест?

Заметив, что вопрос дошел до ее понимания, я захлопнул дверь, поморщился от гари и прошел в комнату.

— А здесь вы видите красный угол, киот с ликами Иисуса и Божьей Матери? — развернувшись, я указал на книжные полки, заставленные литературой. — Или, быть может, вы сможете найти здесь христианскую литературу и Новый Завет?