Макс Нарышкин - Синдром Клинтона. Моральный ущерб

Между тем молчаливый террор со стороны коллег не прекращался ни на минуту. В офисе не было никого, кто выразил бы готовность помочь молодой сотруднице. Напротив, каждый был рад «помочь» таким образом, чтобы испортить ей будущее. Поделившись соображениями с человеком, в доме которого жила с детства, человеком опытным и стреляным, Вика начала войну. Во-первых, она по его совету приступила к разведке. Она попыталась выяснить для себя правила быта, принятые в «Регионе». И первым делом ей было рекомендовано обратить внимание на то, как обедают коллеги и как друг к другу обращаются. Выяснилось, что большая часть сотрудников ходить толпой в столовую отказывается, а приносит еду с собой из дома. При этом подавляющее большинство сотрудников обращаются друг к другу на «вы» и сдерживают положительные эмоции. Дома Вика получила разъяснения этих двух фактов. Если люди, обсуждающие друг с другом проблемы компании восемь часов кряду, отказываются обсуждать свои личные проблемы за обеденным столом и если они даже в пылу не срываются на «ты», дело не в уважительно-деловой обстановке в компании, а в пренебрежительно-подозрительной. И Вике было рекомендовано придерживаться некоторых правил, соблюдать которые не так уж трудно.

Кто-то зашел к ней в кабинет, завязался деловой разговор. Вместо того чтобы направить коллегу дальше по инстанции, Вика вставала из-за стола и лично вела его к месту. На месте она оказывала ему посильную помощь, не рассыпаясь при этом в любезностях, и, не принимая сдержанных благодарственных слов, возвращалась к себе. Непонятное поведение заместителя директора финансового департамента сбивало с толку. Она была очень непохожа на инвалида-босса — своего начальника, и непохожа была тем, что выглядела человеком.

В ответ на логично возникающие при таком раскладе доброжелательные инициативы заместитель финдиректора наотрез отказывалась сближаться с кем-то и поддерживала со всеми одинаковые, добрые отношения. «Не погрязай в дружбе, — советовал ей мужчина, с которым она жила, — иначе твоя дружба окажется не с кем-то, а против кого-то».

Удивительно, но это работало.

Он же порекомендовал и отказаться от улещивания директората. С Лукашовым, Потылицыным — вице-президентом — и остальными представителями топ-менеджмента Вика обходилась сурово, скромно расточая эмоции. Это поведение поначалу воспринималось стаффом как раз как наглость — на фоне-то улещивания президентом, но вскоре все сошлись во мнении, что Вика просто человек такой — ей безразлично все. Впрочем, если надо, она выйдет из-за стола и того же Потылицына сводит, куда тому нужно. При этом Вика ни разу не обратилась за помощью к обходительному с нею Лукашову, когда давление со стороны стаффа было доведено до абсурда. Кто-то слышал, как в приемной на вопрос президента: «Вам никто не мешает работать?» — заместитель финансового директора ответила: «Здесь работают хорошие люди. А хорошие люди мешать не могут». Это шокировало хороших людей. И река повернула вспять…

Единственный человек, который ей по-настоящему мешал работать, был тот, кто спросил. Истязание покровительством выматывало Вику и доводило до исступления. Вскоре к отчаянию добавилось отвращение. Однажды Лукашов похлопал ее по попке, как хлопает тренер отлично выполнившую его инструкции ученицу. Вика промолчала, однако по лицу ее пробежала тень. В офисе она оказалась впервые, эти отношения были для нее новы, и поначалу ей показалось, что президент компании и есть тот заслуженный тренер, который, ведя своих подопечных к победам, имеет полное право на поощрительные прикосновения. В них нет ничего скабрезного, думала Вика, отводя роль положительного героя Лукашову. Он так ведет себя со всеми — пыталась она себя убедить. Дальнейшие наблюдения привели к печальному выводу: по попе Лукашов хлопает только ее, Вику Золкину. Все остальные, как хорошо бы они ни выполняли его инструкции, поощрительных прикосновений не заслуживали. И тогда Вика, сосредоточившись на работе, попыталась убедить себя в том, что она единственная из ближнего круга, кто входит в тему, — все остальные давно в ней. Оттого, наверное, и такое надоедливое внимание. Однако проходил месяц, другой, и Лукашов уже стал дышать как-то по-другому. Спустя четыре месяца после появления Вики в «Регионе» он наклонялся к ней, указывая на промахи в расчетах, не с обворожительным участием, а свистя легкими. И вскоре случилось то, что должно было случиться. В один пригожий летний вечер Лукашов вошел к ней в кабинет, запер дверь на ключ — что не ускользнуло от внимания бухгалтера — и после пустяковых расспросов повалил ее на стол.

— Я отдам тебе все, — хрипел он, непослушными пальцами расстегивая пуговицы на ее блузке. — Я разведусь с ней, будь моей…

Сначала Вика не поняла, что происходит. Она была оглушена происходящим. И в этом состоянии находилась столько времени, сколько оказалось достаточным для Лукашова, чтобы расстегнуть все пуговицы на ее блузке и сорвать с девушки бюстгальтер. Увидев упругие груди, он зарычал от изнеможения и впился в одну из них чуть ли не зубами.

— Вы с ума сошли?! — не своим голосом закричала Вика.

Скинуть с себя Лукашова оказалось не так-то просто. Сто килограммов живого веса давили ее к столу танком, и он, по существу, делал с ней все, что хотел.

Чувствуя, как трещит срываемое нижнее белье, Вика отчаянно сопротивлялась. Набрав в легкие воздуха, она собралась закричать во весь голос, но предусмотрительный, опытный в этом виде борьбы Лукашов закрыл ей рот ладонью. Грубо и бесцеремонно раздвигая в стороны локтями ее ноги, он свободной рукой расстегивал ширинку.

Вика не верила, что это может случиться. Такого не бывает. Вечерами она обходила стороной придорожную растительность, никогда не следовала через парк и держалась освещенных людных мест. Сама мысль о том, что ее могут взять на рабочем месте, на ее столе и против ее желания, мутила разум и не позволяла найти правильное решение.

Через мгновение она поняла, что искать уже поздно. Плача и впадая в истерику, она извивалась под Лукашовым, изнемогая от отвращения, а тот думал, что от сладострастия. Сквозь его влажную ладонь прорывалось мычание, а ему казалось, что это стоны любви.

Слезши с нее, он застегнул брюки и с недовольством окинул взглядом ту, что доставила ему так много удовольствия. Валяющаяся на столе девка с широко раздвинутыми ногами, сжавшая зубы и стонущая от истерики, — он по-другому представлял окончание их соития.

— В общем, так. Тебе было хорошо, мне было хорошо. Поэтому оставим все между нами. Надеюсь, ты достаточно умна для того, чтобы не предавать огласке нашу близость. Считай, что ты стала частью коллектива. С завтрашнего дня твоя зарплата вырастет вдвое, и слезь со стола, пожалуйста. Умойся и приведи себя в порядок. На тебя и без того косо смотрят.