Маша Царева - Это подиум, детка! Сага о московских куколках

– Что значит, я подставила? – задохнулась я. – А ты в курсе, что меня хотели убить? Помнишь, что ты мне сулил, когда заманивал в свой бордель? Ты говорил, что у тебя продвинутая служба безопасности, что с твоими девчонками никогда не происходит неприятностей. И что получилось? А?!

– Не кипятись, – досадливо поморщился он.

Пабло сидел за своим рабочим столом – кажется, китайский антиквариат. Темно-бурая махина с перламутровой инкрустацией и резными ножками – даже непонятно, зачем ему такой навороченный стол, ведь его работа заключается в просматривании фотографий московских куколок с высокой целью подкладывания их (куколок, а не фотографий, разумеется) под материально выгодные тела. А я стояла перед ним навытяжку, как солдат-новобранец. Почему-то в тот день в его кабинете не было кресла для посетителей. Может быть, то был особый садистский способ морального унижения?

– Мне нечего тебе сказать, – не глядя на меня, покачал он головой, – кое-что ты заработала, верно? Поправишь личико, может быть, кто-нибудь тебя и возьмет под крыло. Могу поговорить с Элеонорой, у нее тоже агентство. Конечно, рангом пониже, чем мое…

Я не могла поверить своим ушам:

– Что ты несешь?! Что я сделала не так? Почему ты так со мной обращаешься?! И какая на фиг Элеонора?!

– Ты оставила заявление в полиции, – лицо Пабло было непроницаемым, – этого делать было нельзя. Ни в коем случае.

– Но этот клиент хотел меня убить. Мне пришлось плыть долбаный километр с вывихнутым плечом! – я сорвалась на визг.

Пабло поморщился, будто бы от головной боли, и тупо повторил:

– Клиент неприкосновенен. Я обеспечиваю ему защиту. И когда моя девушка пытается посадить клиента, это отражается на моей личной репутации. Что тут непонятного?

От возмущения у меня даже голос сел.

– Но…

– Больше никаких «но», Алена, – он посмотрел на свои часы Breiteling стоимостью восемь тысяч долларов, – поверь: я очень хорошо к тебе относился. Ты была одной из моих самых любимых девушек. С другой я бы и разговаривать после такого не стал. А сейчас мне пора, переговоры.

– А я…

– А ты больше никогда здесь не появишься, если будешь умницей, конечно. А если не будешь, моя охрана объяснит тебе, что к чему, – с этими словами он с милой улыбкой поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.

Лучшее средство от депрессии: для француженки – секс, для немки – шопинг, а для несчастной русской девушки, у которой к тому же сломан нос, – водка. В тот вечер я впервые в жизни напилась. Не кокетливые алкогольные возлияния из серии «Ой, держите меня, я такая пья-аная, как бы не наделать глупостей!», а по-настоящему. В гордом одиночестве. Закусывала бесхитростными маринованными огурчиками, вареными креветками и бородинским хлебом. Пила прямо из горлышка. К концу второй бутылки забеспокоилась – вроде бы столько водки, а в голове по-прежнему ясно, мысли не путаются, боль не проходит. Поднялась с табуретки – и началось.

Тесная кухонька закружилась перед моими глазами, пол превратился в корабельную палубу, окно равнодушной акулой то подплывало ближе, то удалялось прочь, лампочка размножилась и превратилась в десяток мерцающих фонариков. А желудок, видимо, решил воспользоваться внутренним лифтом – торжественно и плавно поехал вверх, к горлу, еще дальше, и… Заплетаясь в собственных конечностях, я едва успела добежать до санузла. Унитаз, как атакующий дикий зверь, бросился навстречу.

Рвало меня долго и отчаянно. Зато почти сразу я протрезвела – и это было ужасно! Получилось, что я напилась не ради краткосрочного пребывания в спасительном забытьи, а ради того, чтобы добрых полчаса корчиться в судорогах на холодном кафельном полу.

И тогда я заплакала – горько, беззвучно, искренне. Как будто бы внутри меня открыли плотину, и организм мстил за годы демонстративного хладнокровия. Я оплакивала и незадавшуюся модельную карьеру, и потерянную лучшую подругу Галочку, и странную свою судьбу, которая начиналась с дизайнерских шпилек, а закончилась скошенным набок носом и полным отсутствием перспектив. Я плакала и плакала… Не знаю, сколько времени длилась бы моя истерика, если бы ее предсказуемый ток не нарушил дверной звонок.

Я удивленно замерла – адреса моей новой квартиры не знал никто, кроме Пабло да нескольких приятельниц, которым едва ли могло понадобиться общество столь опозоренной особы, как я. Сердце заколотилось сильнее, а слезы высохли сами собою – я вдруг решила, что это Иосиф Ивкин пришел, чтобы со мною расправиться. С Пабло бы сталось за отдельную сумму продать мой адрес. Затаив дыхание, я прокралась на кухню, извлекла из ящика мясной тесак, которым до сих пор никогда не пользовалась, и только после этого на цыпочках продефилировала в коридор и приникла к дверному глазку.

На лестничной клетке нетерпеливо перетаптывался женский силуэт – мне не было видно ничего, кроме светлых растрепанных волос и солнечных очков в половину лица.

– Открывай, Аленка, – сказал силуэт голосом моей приятельницы, «свободной куртизанки» Лизы, – я же слышу, что ты там.

Никогда бы не подумала, что ее появление может спровоцировать такую волну необъяснимой радости – все же Лизка даже не подругой моей была, а так, эпизодически всплывающей знакомой… Я весело загремела замками.

В таком виде и предстала перед ней – зареванная, с оплывшим лицом, в растянутой домашней футболке, заляпанной кетчупом и яйцом, с огромным тесаком в руках. Лиза в первый момент даже попятилась.

– Ой. Это ты?

– Да я, я, – ухватившись за рукав ее пастельно-бирюзового плаща, я втянула Лизку в прихожую и захлопнула дверь.

Еще не хватало, чтобы любопытные соседи обсуждали мой плачевный внешний вид и мое незавидное моральное состояние.

– Аленка… – у нее было такое лицо, словно вместо меня она видела гуманоида с шевелящимися рожками, который невозмутимо поинтересовался ее самочувствием, – что это с тобой?.. То есть до меня дошли слухи, но я не думала, что все так запущено…

– Дошли слухи? – усмехнулась я. – Значит, обо мне уже сплетничают в кулуарах? Впрочем, я так и думала. Не ожидала от Пабло деликатности… Туфли можешь не снимать, у меня грязно.

– Я вижу, – протянула она, покосившись на источающий тошнотворные миазмы мусорный пакет, который уже добрую неделю томился в моей прихожей, поскольку депрессирующим личностям отвратительные запахи по барабану, – чаем хотя бы угостишь?

Я прошла за ней на кухню. Взглянув на собственный интерьер Лизиными глазами, немного ужаснулась – в последние дни мое состояние, мягко говоря, не располагало к наведению чистоты. Раковина была забита немытыми тарелками, везде валялись промасленные коробки из-под пиццы, на плите расплылась бурая лужа пригоревшего молока, стол был уставлен чашками с засохшей кофейной гущей, а в центре него почему-то гордо возлежал бюстгальтер с розовыми стразами.