Виктория Токарева - День без вранья

— Ну, ну… — Нина нетерпеливо заёрзала на стуле.

— Ну и упал камнем с проломленной грудью, а те два улетели, — закончил отец.

— Надо думать, — заметила Нинина мама, которая тоже улетела бы, будь она на месте тех двух орлов. — Только последний дурак бросится грудью на самолёт.

— Это хорошо или плохо? — Нина посмотрела на меня.

— Для орла плохо, — сказал я.

— Ничего ты не понимаешь… — Нина стала глядеть куда-то сквозь стену, как Павлов сквозь меня, а я задумался: действительно, хорошо это или плохо? Мог бы я броситься грудью на самолёт или улетел, как те два орла?..

— Представляешь, — медленно проговорила Нина, — наверное, он решил, что это птица.

Она глядела сквозь стену: в руках забытый кусочек хлеба, лицо растроганное и вдохновенное, глаза светлозеленые, чистые, будто промытые. Если бы знать, что она может поехать за сайгаками, я согласился бы просидеть в этой комнате всю жизнь и никуда не ездить. Согласился бы каждый день общаться с её мамой, каждый день встречать в школе Сандю — только бы знать, что Нина может поехать.

Все думали о своём и молчали, кроме Нининой мамы.

Она, очевидно, думала о том, сделаю я сегодня предложение или нет, а вслух рассказывала про соседа, который ушёл от жены к другой женщине, несмотря на ребёнка, язву желудка и маленькую зарплату.

Фамилия этого человека начиналась с буквы "а", звонить ему надо было один раз, поэтому в лицо я его не видел. А жену видел и на месте соседа тоже не посмотрел бы на язву желудка и на маленькую зарплату.

— Прожить десять лет и… как вам это нравится?! — возмущалась Нинина мама.

— Мне нравится, — сказал я. — На месте вашего соседа я бы раньше ушёл.

Нина засмеялась.

— А как же, по-вашему, ребёнок? — поинтересовалась мать.

Отец улыбнулся в тарелку.

— Уходят от жены, а не от ребёнка.

Нина снова засмеялась, хотя я ничего смешного не сказал.

— Но ведь существуют… — Нинина мама стала искать подходящие слова. Мне показалось, я даже услышал, как заскрипели её мозги.

— Нормы, — подсказал отец.

— Нормы, — откликнулась Нинина мама и испуганно посмотрела на меня.

Я должен был бы сказать, что, конечно, существуют нормы и долг порядочной женщины строго их соблюсти. Но я сказал:

— Какие там нормы, если их друг от друга тошнит?

Отец хотел что-то сказать, но тут он подавился и закашлялся.

Жена хотела заметить ему, что это не «комильфо», но только махнула рукой и быстро проговорила:

— Дядя Боря звал в воскресенье на обед. Пойдём?

Значит, меня собираются представить будущим родственникам.

— А сегодня вас дядя не звал? — спросил я.

— При чем тут сегодня? — не понял отец.

— Ни при чем. Просто я жду, может, вы уйдёте…

Нина бросила вилку и захохотала, а Нинина мама сказала:

— Вечно эти молодые выдрючиваются.

«Выдрючиваться» в переводе на русский язык обозначает «оригинальничать, стараться произвести впечатление».

Странно, сегодня я целый день только и старался быть таким, какой есть, а меня никто не принял всерьёз. Контролёрша подумала, что я её разыгрываю, Вера Петровна — что кокетничаю, старик решил, что я обижаюсь, Нина уверена, что я острю, а Нинина мама — что «выдрючиваюсь».

Только дети поняли меня верно.

Родители ушли. Мы остались с Ниной вдвоём.

Нина, наверное, думала, что сейчас же, как только закроется дверь, я брошусь её обнимать, и даже приготовила на этот случай достойный отпор, вроде: «Ты ведёшь себя так, будто я горничная». Но дверь закрылась, а я сидел на диване и молчал. И не бросался.

Это обидело Нину. Поджав губы, она стала убирать со стола, демонстративно гремя тарелками.

Я вспоминал, что у меня в портфеле лежат для неё цветы, достал их, молча протянул.

Нина так растерялась, что у неё чуть не выпала из рук тарелка. Она взяла цветы двумя руками, смотрела на них долго и серьёзно, хотя там смотреть было не на что. Потом подошла, села рядом, прижалась лицом к моему плечу. Я чувствовал щекой её мягкие, тёплые волосы, и мне казалось, что мог бы просидеть так всю свою жизнь.

Нина подняла голову, обняла меня, спросила таким тоном, будто читала стихи:

— Пойдём в воскресенье к дяде Боре?

За пять лет я так и не научился понимать ход её мыслей.

— Денег не будет — пойдём.

— Какой ты милый сегодня! Необычный.

— Не вру, вот и необычный.

Зазвонил телефон. Нинины руки лежали на моей шее, и я не хотел вставать, Нина — тоже. Мы сидели и ждали, когда телефон замолчит.

Но ждать оказалось хуже. Я снял трубку.

— Простите, у вас случайно Вали нет? — робко спросили с того конца провода. Я узнал голос Леньки Чекалина.

— Случайно есть, — сказал я.

— Скотина ты — вот кто! — донёсся до меня моментально окрепший баритон. Ленька тоже узнал меня.

Я вспомнил, что обещал быть у него вечером.

— Здравствуй, Лёня, — поздоровался я.

— Чего-чего? — моему другу показалось, что он ослышался, потому что такие слова, как «здравствуй», «до свидания», «пожалуйста», он позабыл ещё в школе.

— Здравствуй, — повторил я.

— Ты с ума сошёл? — искренне поинтересовался Лёня.

— Нет, просто я вежливый, — объяснил я.

— Он, оказывается, вежливый, — сказал Ленька, но не мне, а кому-то в сторону, так как голос его отодвинулся. — Подожди, у меня трубку рвут, — это было сказано мне.

В трубке щёлкнуло, потом я услышал дыхание, и высокий женский голос позвал:

— Валя!

Меня звали с другого конца Москвы, а я молчал. Врать не хотел, а говорить правду — тем более.

Сказать правду — значило потерять Нину, которая сидит за моей спиной и о которой я привык беспокоиться.

Я положил трубку.

— Кто это? — выдохнула Нина. У неё были такие глаза, как будто она чуть не попала под грузовик.

— Женщина, — сказал я.

Нина встала, начала выносить на кухню посуду.

Она входила и выходила, а я сидел на диване и курил.

Настроение было плохое, я не понимал почему: я прожил день так, как хотел, никого не боялся и говорил то, что думал. На меня, правда, все смотрели с удивлением, но были со мной добры.

Я обнаружил сегодня, что людей добрых гораздо больше, чем злых, и как было бы удобно, если бы все вдруг решили говорить друг другу правду, даже в мелочах.

Потому что, если врать в мелочах, по инерции соврёшь и в главном.

Преимущества сегодняшнего дня были для меня очевидны, однако я понимал, что если завтра захочу повторить сегодняшний день — контролёрша оштрафует меня, Вера Петровна выгонит с работы, старик — из очереди, Нина — из дому.

Оказывается, говорить правду можно только в том случае, если живёшь по правде. А иначе — или ври, или клади трубку.

В комнату вошла Нина, стала собирать со стола чашки.

— Ты о чем думаешь? — поинтересовалась она.

— Я думаю, что жить без вранья лучше, чем врать.