Виктория Токарева - Скажи мне что-нибудь на твоём языке

Если рассматривать танец как самовыражение, то танец Лили можно было прочитать так: я все беру у тебя, жизнь. Я все у тебя беру и все отдаю. Ничего не придерживаю. Я все прощаю и за все мщу. Я пойду по лежачим и сама согласна стать жертвой и услышать ботинок на своём лице…

— Ну, завелась, — сказал Славик обычным тоном, без восхищения и без раздражения. Видно, ему это божье тело и божье вдохновение успели десять раз надоесть.

— Она очень красивая, — сказала я.

— Да? — удивился Славик. — Там, где мы живём, другая эстетика.

— А где вы живёте?

— В Муромской области. Село Карачарово.

— Действительно? — не поверила я.

— Ну, конечно, — Славик улыбнулся. Улыбка у него была какая-то неокончательная.

— А кем вы работаете?

— Врач, — сказал Славик. — А Лилька лаборантка.

Я был для неё большое начальство.

— А что делает лаборантка? — спросила я.

— Анализы.

— Какие?

— Кровь. Моча и прочее.

— Лиля имеет дело с мочой? — искренне удивилась я.

— На это надо смотреть как на материал, — сказал Славик.

Подошла Лиля, сопровождаемая Хмырём. Из неё били фонтанчики счастья, а уголки глаз и губ норовили взлететь с лица.

— Душно, — радостно пожаловалась Лиля.

— Ничего. Положительные эмоции — это тот же кислород. Они ускоряют окислительные процессы.

Я посмотрела на Александра и догадалась: все радости жизни и явления природы не существуют для него самостоятельно, сами по себе, а выполняют служебную роль и служат непосредственно ему, Александру.

Музыка — кайф. Еда — калории. Радость — положительные эмоции. И мне вдруг захотелось в палатку к Игорю Корнееву. Сидеть себе, возведя глаза к звёздам, и гладить на коленях нежную малахитовую ящерицу.

Александр разлил водку по рюмкам.

— Отсюда ты начнёшь завоёвывать Москву, — объявил он Лиле.

— А зачем её завоёвывать? — спросил Славик.

— А что ещё делать? — поинтересовался Александр.

— Мало ли дел?

— Ты рассуждаешь, как старик, — определила Лиля.

— Старики мудрее молодых, — сказал Славик.

— Старики старше молодых, — сказал Александр. — Я буду старым тогда, когда я буду старым. А сейчас мне тридцать лет, и я никогда не умру.

— Как это? — спросила я.

— Не захочу.

— Все равно умрёшь.

— Нет. Я вызову все резервные силы организма и останусь.

Я с мистическим любопытством посмотрела на Александра.

— Выпьем! — напомнил Александр.

Все выпили прозрачную пронзительную водку и сосредоточились на еде.

— Когда Леонардо да Винчи нанимался на работу к какому-то вельможе, он ему написал: «Я умею строить самолёты и рисовать лучше всех», — поведал Александр.

— Тогда не было самолётов, — уточнил Славик.

— Все равно. Летательные аппараты. Не в этом суть. Леонардо трезво понимал своё место. И каждый человек должен трезво понимать своё место, и это не имеет отношения ни к скромности, ни к хвастовству.

Лиля слушала, впитывала в себя Александра синими тревожными глазами.

— Я пою лучше многих, но буду петь лучше всех. — С Леонардо Александр перешёл на себя. — А если явится тот, кто будет петь лучше меня, я оставлю эстраду и стану делать что-то другое.

— Летательные аппараты, — сказала я.

— Да. Летательные аппараты. Я изобрету самолёт, который не будет разбиваться. Он, правда, не сможет сесть, но и не упадёт. И мне человечество поставит памятник.

— А зачем вам памятник? — спросил Славик.

— А вам не хочется?

— Памятник? Нет, не хочется. Я исповедываю маленькие радости каждого дня.

— Потому что тебе недоступно большее, — отозвалась Лиля.

— Может быть, — не обиделся Славик.

— Я однажды был за границей. Там ныряльщики деньги зарабатывали, ныряли со скалы в залив. Надо было не просто прыгнуть и лететь, а в полёте обогнуть выступ. Понимаешь? — Он обернул ко мне оживлённое лицо. — Не просто лететь вниз, а управлять телом, чтобы не ахнуться о выступ. Так что вы думаете? Я тоже залез и прыгнул. И обогнул. Меня, правда, в тот же день посадили в самолёт и отправили обратно.

Я посмотрела на Александра и по его лицу поняла, что он сейчас там, на вершине скалы.

— А знаете, почему я прыгнул?

— Любопытство к своим возможностям, — сказала я.

— Потому что вокруг было много народу, — сказал Славик.

— Верно, — подтвердил Александр. — Я очень завишу от чужого мнения. Я мог бы даже умереть на народе. Пусть меня поставят на лобное место и отсекут голову, только чтобы была полная площадь народу.

Подошёл официант и стал убирать со стола пустые тарелки. Александр задержался на нем глазами, и я догадалась: он не хотел, чтобы официант отходил. Ему хотелось, чтобы он остался и послушал. Мы были для него — не только Лиля, Славик и я. Мы были — аудитория. И чем она шире, тем лучше.

Александра было так много, что ему хотелось поделиться собой с другими.

А я — никакая. Мне и делиться нечем. Я, правда, могу собрать изношенные вещи и поставить на них заплатки в форме листика или сердечка.

Лиля и Славик отправились танцевать. Славик и сидел и танцевал потому, что он попал под ситуацию.

Крыша — соучастие в предательстве. Славик оказался соучастником собственного предательства.

— А ты действительно можешь изобрести летательный аппарат? — спросила я.

— Могу, — просто ответил Александр. — Я все могу, за что ни возьмусь. Я даже штопаю лучше, чем Софка. У меня незаметно — где штопка, а где здоровая ткань.

— А почему ты такой?

— Потому что мне интересно жить.

Лиля и Славик вернулись посреди танца. Выяснилось, что Славик не взял у квартирной хозяйки ключи и теперь та не сможет лечь спать. Либо уже легла и ей придётся вставать и отпирать двери.

Лиля молча глядела перед собой. В её глазах остановилась затравленность.

Есть люди — кошки, а есть люди — собаки. Кошки привыкают к дому, собаки — к людям. Лиля была не кошка и не собака, какой-то другой зверёк, неведомый мне.

— Я никогда ни перед кем не унижалась, — проговорила Лиля, глядя на меня. — Я даже не знаю, что это такое. — Лиля внезапно замолчала, будто выключили звук. — Я очень гордый человек. — Лиля снова замолчала. — Но квартирная хозяйка для меня священная корова, которой все позволено. Ей можно все, а мне ничего. Я ему сразу сказала: возьми ключи!

Лиля резко замолчала, и я увидела, что она плачет. Плачет яростно и трудно, скрываясь за словами и неподвижным лицом.

Она плакала потому, что провалилась на конкурсе и теперь должна будет вернуться а орбиту маленьких радостей. Рассматривать под микроскопом мочу и считать, что это материал. А ей так хотелось бы нырять со скалы вниз головой у всех на виду.

Мне захотелось ей сказать: «Не разобьёшься, так устанешь. А когда человек устаёт, ему плевать: смотрят на него или нет».