Эдуард Тополь - Русская дива

— Если ее нельзя купить, — рассуждали евреи, тормознувшие свой отъезд из-за непробиваемости Ашидовой, — то есть только два выхода. Или убить, или трахнуть.

Но хотя серьезные деньги, которыми обладали эти люди, давали, казалось бы, возможность реализовать и то, и другое, на практике оба варианта оказались неосуществимыми. Первый — потому, что слишком явным был бы мотив убийства. Нашли бы муровские ищейки убийцу или нет, а репрессии обратились бы против всех евреев, и несколько евреев все равно получили бы «вышку». Таким образом, первый вариант был отвергнут с самого начала.

Что касается операции «трахнуть», то тут за дело брались как любители, так и профессионалы. К любителям следует отнести тех, кто ради своих собственных золотых побрякушек, спрятанных в утюге или в мебельном гарнитуре, готов был закрыть глаза на сталинские оспинки и кривые ноги майора Ашидовой и осчастливить ее своим бурным еврейским темпераментом. А к профессионалам относились нанятые группой крутых евреев четверо известных московских жуиров разного возраста, один из которых был тенором театра «Ромэн», второй — довольно известным, но спивающимся киноактером, третий — эстрадным конферансье с армяно-французской внешностью, а четвертый — чистым альфонсом, выдающим себя за знаменитого грузинского художника.

Но и лобовые, в кабинете, атаки любовников-дилетантов, и профессиональные попытки завязать с Седой якобы случайное знакомство в метро или на улице потерпели полное фиаско. Седа не клевала ни на приглашение в театр «Ромэн», ни на концерт Аркадия Райкина, ни даже на закрытый просмотр «Сладкой жизни» Антониони в Доме кино. Она не реагировала на пронзительные взгляды, на юмор, на армяно-французскую внешность и даже на роскошные усы богатыря-грузина.

Всех, кто подкатывал к ней с флиртом, Седа мгновенно остужала презрительным взглядом своих узеньких рысьих глазок и несколькими непечатными выражениями из лагерного лексикона. Обычно, эти выражения носили характер крайне обидный для мужской гордости, и после такого грубого отпора как любители, так и профессионалы приходили к одному и тому же короткому заключению: «ну ее на…!»

Но ехать-то надо!

Десятки людей — и каких людей! — уже имея на руках заветные выездные визы, вместо того, чтобы уже таки заняться бизнесом в Тель-Авиве, или гулять по чистым улицам Вены, или загорать на солнечных итальянских пляжах Остии и Ладосполя, были — ради отсрочки отъезда — вынуждены лежать в советских больницах с фиктивными воспалениями легких, липовыми микро- и макроинсультами, самопальной желтухой и поддельной кровью в моче. И — главное — без всякой надежды на выздоровление!

Майор Седа Ашидова, маленькая, весом сорок пять килограммов, татарка, или, как образно выражались некоторые заинтересованные лица, «п…а с погонами», вдруг сделала то, что не смогли сделать самые крутые ястребы в Политбюро КПСС, — осадила эмиграцию. Не остановила, конечно, но, закупорив Московскую грузовую таможню, резко снизила количество отъезжающих.

И тогда было высказано подозрение, что, поскольку Седа была начальницей женского лагеря, то она, скорее всего, лесбиянка. И к Седе на пробу были посланы несколько баб самого разного калибра и профиля. Но и эту породу женщин Седа, в силу своей прежней должности, распознала с первого взгляда и выставила из своего кабинета выражениями еще более звучными, чем при общении с мужчинами. И тогда догадались: «Седа — целка!» И — стон пошел по кругам еврейской эмиграции.

— Слушайте, что может быть страшней целки-майора КГБ?! — причитали одни.

— Чтоб у нее там не только засохло, но и бурьян вырос! — говорили другие.

Но что бы кто ни говорил — это не имело никакого практического значения. Седа Ашидова на посту начальника Московской городской таможни встала не только костью в горле еврейской эмиграции, она стала национальным вызовом. Или — еще одним испытанием, которое Бог послал всем евреям России.

Но так же щедро, как Он посылает нам испытания, так, надо отдать Ему должное, Он порой дарует и избавление от них.

На этот раз избавление ввалилось в кабинет Седы шумной толпой лилипутов из единственного в Европе профессионального театра лилипутов «Мечта», состоявшего на балансе Московской филармонии. Будучи людьми наглыми и беспардонными (и превосходящими в этом и евреев, и цыган, вмеcте взятых), лилипуты вломились в кабинет Седы не только не постучав, но даже не поздоровавшись. И немедленно устроили дикий тарарам и представление.

— Не пускай его!

— Останови его!

— Сделай что-нибудь, чтобы он не уехал!..

Одна лилипутка, удивительно похожая на диснеевскую Белоснежку, взобралась на письменный стол Седы и, скрестив свои ножки в мини-юбке, зашептала Седе на ухо:

— Я подложила ему в багаж бриллианты. В коробку с зубным порошком. Конечно, не настоящие, но ты можешь сказать, что настоящие, и задержать его за провоз контрабанды. Ну пожалуйста! Что тебе стоит! Мы же погибнем без него!..

А в это время кто-то из лилипутов играл на скрипке что-то щемящее-жалостливое, еще кто-то ходил на руках по подоконнику и кричал: «Если он уедет, я сделаю кульбит за окно!», — а трое плачущих пигмеев бесцеремонно уселись в углу кабинета прямо на пол, открыли бутылку вина «Кахетинское» и, размазывая слезы по щекам, стали пить прямо из горлышка.

Седа растерялась. Впервые в жизни она имела дело с людьми, которые были не выше нее ростом, а чуть ли не в два раза ниже. И к тому же эти полудети не просили ее пропустить чей-то багаж, а, наоборот, просили задержать…

— Кого задержать?… Кто вы такие?… — растерянно спрашивала Седа.

— Нашего директора! — всхлипывая, сказала ей крохотная Белоснежка, сидевшая перед ней на письменном столе. — Мы артисты театра «Мечта», единственного в Европе профессионального театра лилипутов! Он создал этот театр, он собрал нас со всей страны, а теперь уезжает! — И лилипутка опять зарыдала, смешно утирая крупные слезы своим крохотным, кукольным кулачком.

— А что? — осторожно спросила Седа. — Он еврей?

Она никогда не думала, что и среди лилипутов есть евреи.

Но, с другой стороны, почему бы и нет?

— Ну, конечно, он еврей! — сказал сбоку какой-то смазливый гномик, похожий на принца. Даже в цилиндре он был не выше письменного стола. — Кто еще может додуматься назвать «Мечтой» театр лилипутов? И поставить в нем «Анну Каренину»!

— У нас были аншлаги даже в Англии! — сказала Белоснежка. — Пожалуйста, не выпускай его! Ну что тебе стоит? Он же негодяй — до сегодняшнего дня ничего не говорил нам о своем отъезде!

— Если он уедет, нас закроют! — трагически заявил плотный коротышка в красном бархатном камзоле и фетровой шляпе с пером, и все лилипуты зарыдали уже просто хором.