Светлана Борминская - Дом золотой

И вот вечером, когда небо накрыло землю антрацитовым одеялом с дырками, из которых выглядывали звезды, у забора бурно зашевелились двухметровые лопухи, которые тоже отчего-то вымахали под стать цветам.

Сережа как раз курил, глядя на Кассиопею, и дышал перед сном, дышал цветами и, увидев тряску в лопухах, не раздумывая ни секунды, взял большой кирпич и кинул в то место, где предполагалась морда.

– Надюша, опять попова лошадь наш цикламен обожрать приходила, – с минуту послушав тихое ржание уходящей несолоно хлебавши лошади, объяснил свое поведение строгой жене Сергей.

Надя гладила ночнушку. Прямо на себе. Едва теплым утюгом.

– Ну, тебя! Попик обидится, – сказала Надя и обнажила родинку над грудью. И наблюдала за бурной реакцией супруга.

Сергей, увидев розовую, как вишня, любимую родинку жены, выдохнул сигаретный дымок как раз под ближнюю звезду и бросился к Наде. Уже в объятиях, Надя удивленно шепнула:

– Ну и попал?

– Чем? – всполошился Сергей.

– Кирпичом, дурачок, – счастливо вздохнула Надя.

– Прямо по черепу! – Сергей тряхнул Надеждой в воздухе, прижал ее к себе покрепче и стал вспоминать, где кровать? За занавеской же! И бросился туда. Надя охала.

А в лопухах была совсем не лошадь и даже не конь. В лопухах лежал, стеная и плача, В. М. Нафигулин.

Он шел проведать тетю Фаю, прихватив с собой обоюдоострый меч, килограмм крысину и шесть веревок разного диаметра.

С мягким напутствием жены:

– Валентин, чтобы долго не мучилась… Обеспечь, ладно? Все ж она мне сестра родная, – стирая гольфы свои и внучат, попросила Зоя сутулую спину мужа.

– Безусловно! – буднично пообещал Валентин и с легким сердцем юркнул в лопухи меж заборами.

А тут – кирпич.

О-о-о! Валентин от досады устал плакать и заснул на теплой земле, а когда проснулся, было раннее утро. Упоительно пахло цикламенами и росой из-за высокого штакетника соседей Фазановых. Крупные цветы выглядывали оттуда, из них выпархивали отдохнувшие бархатные мотыльки с глазками на крылышках.

– Пахнет, как в бардаке, – сморщился от невыносимой благости происходящего Валентин Михалыч. – Бестолковость людская!

И зачем, и куда он пошел в ночную комариную мглу… Кажется, проведать кого-то хотел… Да эту тощую старушонку!

Валентин Михалыч оглядел боеприпасы и, недосчитавшись самой маленькой веревочки, попытался вспомнить…

– Сделал дело, – наконец припомнил он, как во сне душил кого-то. – Гуляй смело! – поднялся, отряхнул траву со штанов и побежал в свою половину поделенного дома.

В гамаке у окна, благоухая фумитоксом, спала Зоя, прикрыв голову панамочкой. Старик Валентин сложил боезапас в пакет, пакет кинул в шкап до следующего раза и тихим поцелуем разбудил Зою.

– Милая Зоя! Дом наш!

– Правда? Не ври! – улыбнулась во сне Зоя. – Ты где всю ночь лазил? А? Компотик мой?

– Вся домовина теперь наша! Я никогда не вру, золотце!

Супруги поцеловались. Чего не делали ни разу после золотой свадьбы, все не находили повода.

– Сестра! Зоя! – позвал кто-то с дороги. Старик и старуха Нафигулины поперхнулись друг другом прямо в окне.

– Зоя, ты живая?

В платочке с завязанным лбом на стариков смотрела тетя Фаина, и ветер качал ее худенькие живые мощи туда-сюда, такая она была легкая, как перышко.

– А-аа! – хором закричали Нафигулины, отмахиваясь от видения и друг от друга. – Привидение!

– Вы чего? – отскочила от забора тетя Фаина. – Мне сегодня сон плохой про вас приснился… Господь с вами! – перекрестила супругов в окне тетя Фая и, оглядываясь на онемевших родичей, погнала хворостиной белую корову Малышку на выпас.

– Подлый лгун! – наконец сумела выговорить Зоя Александровна и, высекая пятками искры, помчалась будить внуков.

– Чего это она, Тем? – надув розовые губки, поинтересовалась красавица Аленка у своего тщедушного серьезного брата.

– Да они бабку все никак укокошить не сподобятся, – зевнул Тема. – Шнурки драные.

– Может, поможем? – просто так спросила Аленка, откинув золотую прядочку длинных волос.

– Не вздумай! – надул половину нижней губы мудрый младший брат. – Пока они старуху мочат, им до нас дела нет!

– Братан, тебя вместо Путина в телевизор надо! Я за тебя проголосую, Артемон! – пообещала Аленка и ногой придержала дверь от рвущейся к ним бабушки.

Зоя, побегав по саду, успокоилась и спустилась в подпол взглянуть на прошлогоднюю картошку.

Валентин исчез вместе с крысином. Зоя вылезла из подпола, позвала его, плюнула и начала перебирать пшено.

А у тети Фаины было любимое место выпаса за рекой.

Каждое утро, если не холодно, в основном с первого июня по август, тетя Фаина шла с коровой вниз по улице к реке.

Город кончался, начиналось поле, на котором пасти было нельзя. А в низине текла темная река Девочка. Тетя Фая садилась в лодку, а корова плыла рядом на другой берег, на заливной луг.

А вдали стоял зеленый Мокрый лес с душными запахами сыроежек и большими кучами муравьев под сухими елками.

– Я лучше России – не знаю земли, – пела по радио с проплывающей мимо лодки какая-то, видно, очень бедная женщина.

Переплыв реку, тетя Фая усаживалась на мягкую кротовую нору и глядела на свою справную корову, как та ест васильки и тимофеевку.

Я хочу умереть осенью в желтом лесу, думала тетя Фая. В сухом овраге на середине горы. Я сяду отдохнуть, справа положу полкорзины опят и лисиц, а слева палку, с которой шла через лес.

Я сяду, закрою глаза, потом взгляну последний раз вперед на черный старый дом, через поле и реку, в глубине улицы. В нем я родилась в год индустриализации всей страны; в сердце кольнет острая игла, я зашлепаю в последний раз заветренными губами. И все.

А через день меня занесет желтыми листиками, я останусь там навсегда. Я не хочу лежать среди гробов и костей злых бывших людей… Можно, я не буду? Спасибо, Господи…

Старых людей часто посещают мысли об уходе. Это не значит, что старичок или едва живая старушка умрут прямо здесь и сейчас, когда хромыляют из магазина похоронных принадлежностей, выбрав по размеру тапочки, саван и ленту-молитву на холодный свой лоб.

Запастись никогда не рано. Ничем. И почему бы не купить кокетливый похоронный гарнитур, раз он имеется в продаже по сходной цене. Святое дело.

Тетя Фаина погрустила, вытерла глаза, допасла корову и поплыла на лодке домой, а корова вслед за ней, шевеля копытами по черному илу медленной реки.

И первое, что увидела тетя Фая, подходя к дому, – Валентин Михалыч, сидя на корточках на своей старой терраске, бьет ее, то есть терраску по крыше колуном.

Тетя Фая потерла глаза, думала, перегрелась? Солнце, галлюцинации?

Нет. Все есть – как есть.