Дина Рубина - Адам и Мирьям

Я рывком поднялась, вышла во двор, и некоторое время стояла под сплетением истощенных виноградных ветвей в круге желтого света, шумно вдыхая и выдыхая иерусалимский воздух с холодным дождем вперемешку – бурно, до слез выкашливая дым…

«Ты виноградник, – доносился из полутьмы звенящий голос Васо, – ты виноградник, что вновь расцвел… Благоуханный плод, взращенный в Эдеме…»

Сверху, облокотясь на перила террасы, за мной наблюдала смутная Манана.

Я улыбнулась ей в темноте.

…По пути назад заглянула в кухню. Ближе к вечеру, к урожайному времени, явилась еще одна официантка, Наташа. Странно, что все посетители шли прямиком наверх, во второй зал, а у нас внизу так никто и не появился… Я постояла в дверях, дожидаясь, пока Ольга поднимет на меня глаза, и сказала:

– Еще два по пятьдесят принеси, ладно? Та кивнула. Мирьям безучастно слушала грузинский хорал.

– Хорошая это штука… – проговорила она, когда я рухнула на стул. – На меня, глухаря, действует, как наркоз…

Появилась Ольга с двумя новыми рюмками коньяка.

– Вы хотите споить меня? – улыбнулась Мирьям. – Или сами хотите наклюкаться?

– Так они вас все-таки сдали? – отрывисто спросила я. Она улыбнулась, покачала головой.

– Не надо так… – проговорила мягко. – Они не виноваты… Ну, посудите сами: сколько можно было меня держать? Я никак не умирала, выпустить меня в таком виде – лысый скелет – натурально, было опасно… Они пригласили свояка, поставили ему угощение, повинились… Обсудили – как лучше это дело сгладить … И ночью он вывез меня на телеге, просто подкинул к воротам лагеря.

Опустив голову, Мирьям переставляла на скатерти несколько предметов: зажигалку, пустую пачку из-под сигарет и пудреницу, в которую, видимо, смотрелась, пока меня не было… Выстраивала их в ряд, потом меняла местами… словно пасьянс раскладывала…

– Вот вы удивились, что люди, которые два года, страшно рискуя, прятали полумертвую девочку, в конце концов выкинули ее на улицу… Да, признаться, и меня это мучило много лет. Возможно, чтобы разобраться во всем этом, я пошла учить психологию в Беркли… В конце концов поняла… Видите ли, милосердие и страх, добро и жестокость не распределены между разными людьми, а соседствуют в каждом человеке. И всякое чувство не бесконечно… Они устали от своего милосердия, эти обычные люди, которые все-таки спасли же меня, спасли! Довольно того, что за меня они не получили вознаграждения, а наоборот, только кормили – пусть скудно, ужасно, но – кормили! Могли убить, закопать где-нибудь ночью… но не сделали этого… Знаете, человека надо жалеть и никогда не взваливать на него непосильную нравственную ношу…

– Постойте! – оборвала я. – Мне плевать на причины, по которым выбрасывают человека на явную гибель…

Дальше, что было дальше – он оставил вас у ворот лагеря… и?..

– Он торопясь, пока не засек патруль, вывалил меня с телеги в траву. Я ж доходила от истощения… И вот это было счастьем – просто лежать в траве, не скрюченной, а вытянувши ноги. Счастье, потому что скоро наступило утро. Впервые за два года наступило утро… Понимаете?

– Но ведь вас могли убить! – крикнула я.

– Могли… – согласилась она. – Ну, так убили бы… Подумаешь! Вы представить себе не можете, сколько раз за те два могильных года я жалела, что выползла из ямы! Дура, дура проклятая, говорила я себе, давно бы лежала спокойно , как все… Но самое-то интересное в том, что как раз там, в лагере, я и встретила свое Счастливое Избавление… Один из пленных, американец итальянского происхождения, врач… Бассо его звали… Он выуживал из помоев офицерской кухни яичную скорлупу, толок ее на нарах круглым камнем и заставлял меня есть… Ведь это кальций, понимаете? Толченая скорлупа противно скрипела на зубах, но очень быстро у меня отросли волосы, ногти… Великий Кальций!.. А когда лагерь освободили и стало ясно, что мы живы, Бассо добыл для меня через американцев документы и увез с собой в Штаты… Там мы поженились, а еще через пять лет расстались, так вышло… Никто не виноват, просто я его не любила. Он был мой друг, мой спаситель… но брак на этом не держится. Нужна любовь. Нужна такая влага души, чтоб всхлипывала, дрожала, наполнялась до краев… А я высохла… И никого не любила… кроме Адама…

– Почему же вы его не искали?

– Где? Кто мог представить себе его путь – все поиски мне представлялись бессмысленными. Просто я знала, что он где-то жив. Хотя сто, двести, тысячу раз мог погибнуть… Но почему-то я была уверена, что он жив, и с этим жила сама…

Она подняла голову и посмотрела в окно, откуда просматривался двор и фонарь со светящимся ореолом… Я видела, что она сильно устала, измучена своим рассказом… Что жестоко ее спрашивать о чем-то еще… И надо наконец оставить ее в покое… Довольно! Сейчас рассчитаюсь и провожу ее до отеля.

– А вот теперь расскажите, как вы его встретили, – попросила я.

Она вдруг улыбнулась, провела ладонью по серебристому ежику на голове. Я представила, как прямо и красиво была посажена эта голова в юности, если даже сейчас в повороте ее сквозит некое изящество.

– Тогда… – проговорила она медленно, – самое время выпить… за международный конгресс биологов! Сан-Франциско! Семьдесят первый год!.. – Она опрокинула в рот янтарного цвета жидкость… выждала несколько мгновений, лаская ее во рту… проглотила и сказала просто, обыденно: – Я работала там переводчиком… Потом много раз (я заставляла его снова и снова) Адам рассказывал так: он стоял за кафедрой, читал доклад и вдруг увидел женщину, которая напомнила ему его первую любовь. Горло у него перехватило, он еле договорил до конца. Может быть, какая-то дальняя родственница? – думал он, а в перерыве подошел к ней и сказал: «Простите, пожалуйста, не сочтите за навязчивость, но, может статься… дело в том, что ваше лицо мне очень напомнило…»

«Адам, это я…» – сказала она.

«Что!!! – крикнул он. – Я искал тебя, мне сказали, что все расстреляны!..»

«Да, – сказала она, – это чистая правда. Меня убили. Но я выползла из ямы…»

– К тому времени я была настоящей американкой, – продолжала Мирьям. – Он – израильтянином до последней жилочки, это ведь особые люди, пронизанные своей страной насквозь, как лесная почва корнями, не важно – любят они ее или не очень… Лет пять, как он похоронил жену. Я давно была свободна… Мы поженились… И прожили вместе двадцать один год. На две страны жили: полгода в Америке, полгода в Израиле…

Она задумчиво повертела в пальцах пустую рюмку, отставила в сторону… подняла на меня глаза:

– Иногда бывало тяжело… Он прожил без меня целую жизнь, много перенес такого, о чем вообще никогда не говорил. Конечно, это был совсем не тот мальчик, которого я так любила когда-то… Но… если становилось особенно тяжко, я входила в ванную, глядела в зеркало и говорила себе: «Ты понимаешь, что ты нашла Адама?!»