Дина Рубина - Такая долгая жизнь (Две истории любви)

А все-таки, знаете, – надо любить!

Надо влюбляться, сходить с ума, назначать свидания, задыхаться, тряся грудью, бежать к метро! Да – возраст, да – недостаток кальция, фтора, чего там еще… у каждого своя гормональная история. Но душе-то все равно пятнадцать лет!

Вот эти две любви почему-то сидят в моей памяти рядышком, хотя произошли в разное время, в разных городах и с совершенно разными людьми.

Одна была рассказана от первого, что называется, лица. На этих историях «от первого лица», как правило, всегда лежит послесобы-тийный глянец. Человек подчищает ластиком помарки на своей биографии. Именно потому беспощадная простота, с которой этот человек рассказал свою историю, представляется мне достойной пересказа.

– Я, видите ли, по природе не то что однолюб – я в любви однорук, одноног, одноглаз, одно – чего еще? – одноух. Женился по изначальной единственной любви к девочке, рядом с которой просидел за партой десять лет. И тридцать пять лет брака она была буквально моей второй половиной. Пытаюсь вспомнить сейчас – сколько раз я уезжал куда-то без нее? Кажется, два раза: в семьдесят пятом, в Киев, на похороны отца – жена тогда лежала в больнице – и в восьмидесятом, на три дня в командировку, в Углич.

Кто-то из великих писателей сказал: страстная влюбленность в собственную жену – тоже адюльтер… Затрудняюсь назвать это влюбленностью. Это даже и идиллией назвать нельзя. Ну, не скажете же вы, что живете в полном согласии и любви со своей левой рукой? А Таня – физически, душевно, кровеносно! – была моим продолжением. Или я был ее продолжением. Называйте это как хотите.

Теперь можете вообразить мое состояние, когда она занемогла и после всех проверок и анализов врач зазвал меня в кабинет и объявил, что проживет она не дольше пяти месяцев. Помните, пьеса такая есть: «А дальше – тишина…»? Дальше просто себя не помню, как человек, оглушенный дубиной. Врачи, травники, экстрасенсы, больницы, ее незнакомое лицо, мое – в зеркале – незнакомое лицо, и ощущение неостановимого падения в пропасть. Как я не покончил с собой в те дни – понять можно: я до последнего не верил, что она – я – умрем. Но почему я оставил себя в живых после того мгновения, когда в последний раз дернулся уголок ее рта, словно она усмехнулась… не знаю. Не знаю.

Не помню похорон. Друзья говорят, я выл, рвался прыгнуть в открытую могилу, кричал: «Закопайте меня с ней!»

С кладбища друзья приехали к нам домой и сидели до ночи, боясь оставить меня одного… Но люди все семейные, у каждого своя жизнь, каждому наутро на работу… Я уснул на диване, меня укрыли, тихонько вышли и захлопнули дверь.

…Я проснулся от щелчка. Странное нетерпение сотрясало меня. Волнение того рода, какое бывает перед долгим путешествием, когда тебя ждут иные страны, иные города…

Я встал и принялся бродить по квартире, в которой мы прожили вместе тридцать пять лет. Кружил по комнатам бесцельно, бездумно – контуженная взрывом рыба… Касался занавесей, перебирал на полках ее любимые безделушки, гладил ладонью угол клеенки на кухонном столе. Любая вещь здесь была куплена, сшита или связана ею. Ее запахом был насыщен воздух квартиры. И в этом густом, пропитанном всею нашей жизнью воздухе я завяз, как муха в янтаре, как гриб в маринаде… Тяжкая духота навалилась на меня, давила, вязала тело и мозг… я задыхался по-настоящему. Обеими руками вцепился и с силой рванул занавеси. Полетел карниз, от удара распахнулась форточка, тугой прохладный воздух влился снаружи…

Тогда я кинулся срывать все занавеси, и с каждым движением мне становилось легче, словно я разрывал невидимые путы на горле, на теле. С час, наверное, я вдохновенно крушил вокруг себя все, во что упирался взгляд, – ломал стулья, бил посуду, кромсал одежду…

Наконец, обессиленный, рухнул среди рванья и осколков на пол, закрыл глаза, вслушался в долгую ночную тишину… Раскинул руки и подумал:

«Свобода!..»

И другая история…

Начало весьма банальное. Профессор математики, декан факультета, почтенный отец семейства завел интрижку со своей студенткой. Ну, с кем не бывает, скажете вы, дело житейское. Тут неинтересны ни профессор, которого на свеженькое потянуло, ни, тем паче, провинциальная девица.

Роман, как водится, очень скоро стал достоянием общественности, закрутилась обычная карусель – жена, профком, местком, скандал… Жена-то была дама активная, да и с какой стати отдавать свое, нажитое, выведенное в профессора какой-то шлюшке?

А ту подруги обрабатывают: «Ой, Райка, зачем тебе старик – валидол ему скармливать, кашку варить?» Хотя в этом, надо сказать, явно преувеличивали: до кашки профессору было далеко. Интересный, подтянутый мужик, хоть и под пятьдесят… Блестящий педагог, на его лекции студенты валом валили. Охотник, между прочим… А вот девушка как раз была невидной. Таких ежегодно на каждом потоке – рубль ведро…

Профессор во время всей этой общественной бури оставался невозмутим. Он вообще был человеком сдержанным, хмурым и прозвище у студентов имел – Сухарь. Так что поди угадай – что там он чувствует? Между прочим, и девушка оказалась крепким орешком. Ни тебе слезинки, ни истерики, ни жалоб… И скандал не то чтобы унялся, а так, знаете, пригас да и надоел всем и, как болезнь, перетек в хроническую форму. Год прошел, другой… Студентка закончила институт и исчезла из поля общественного внимания, профессор оставался в семье, оба его сына-близнеца поступили в аспирантуру…

Вот как в течение многих лет профессор ездил в отпуск. На вокзале его провожала дружная семья – жена с сыновьями. Он входил в вагон, махал домашним рукой, поезд трогался… В другом вагоне, в купе со спущенными шторами, ехала навстречу единственному в году месяцу супружеской жизни давно уже не студентка, не слишком уже молодая женщина.

«Ты, Райка, жизнь ему под ноги стелешь, – говорили ей подруги, – а он на тебя плюет. Хорошо устроился – летняя жена, зимняя жена… Ты давай роди! Может, его хоть тогда проймет?» Она отмалчивалась, тоже была – не из очень открытых и откровенных людей.

В день, когда оба его сына защитили диссертации, уже пожилой профессор, не заезжая домой, как говорится, в чем был – приехал к своей бывшей студентке навсегда.

Жена опять пробовала пойти в наступление, да времена уже были не те, и все так привыкли к давней истории, что просто оставили этих двоих в покое.

И прошло еще несколько лет. Мало кто знал подробности их жизни. Профессор продолжал преподавать в институте, по-прежнему проявляя азарт своей натуры только в период охотничьего сезона. На людях оставался с женою сдержан, даже холодноват… Недаром прозвище имел – Сухарь. По слухам – родить она так и не решилась. Не хотела ставить его в неловкое положение. Вот, мол, выйдет гулять с коляской, а люди скажут: дедушка с внуком пошел!