Дина Рубина - Последний кабан из лесов Понтеведра

– Север Испании… – сказала она. – Нет. Жить бы я там не взялась…

Приближался Пурим. Коллектив Матнаса готовился к празднику в точности так, как коллектив Дворца железнодорожников готовился, должно быть, к энной годовщине Великого Октября.

По четвергам, надувая жилы на шее, Альфонсо рвал и метал, требуя от каждого координатора плана подготовки к Пуриму, список мероприятий и экскурсий.

– Каждый житель нашего города должен чувствовать себя вовлеченным в праздник! – кричал он, выстукивая ладонью по столу ритм фразы. – Житель города – участник карнавала!

Через каждые два-три слова он упоминал этого усредненного «жителя», что на иврите звучит как « тошав».

В моем измочаленном двуязычным звучанием воображении некий тошав, сидя верхом на другом тошаве, догонял третьего, шамкающего и шаркающего тошава.

« Вша-а в кало-оше, – лихоманил за балконом ветер, – ша-авка то-ощая-а, тоска-а шака-алья…» – и срывался на присвистывающую скороговорку:

– Здравствуй, милая картошка-тошка-тош-ка-тош-ка!– и взвывал шепеляво: – То-ошка, милый пе-осик, это же наш Страиш-ила!

И наоборот, слово « охлусия» – «население» – вызывало в моем воображении – ох!– взмах цветастой юбки, свист хлыста, тихий хохот вееров, рассекающих знойный воздух Андалусии…

Предстоящий карнавал будоражил воображение нашего директора. Он заставил завхоза Давида связаться по сотовому телефону с одним из иерусалимских театров насчет костюмов. После длительного выяснения отношений с зав. костюмерным цехом Давид доложил, что костюмы нам могут выдать только такие, что не заняты в спектакле на этой неделе.

– Какие же? – нетерпеливо крикнул Альфонсо.

– Какого спектакля? – уточнил в телефон Давид и, прикрыв трубку ладонью, сообщил: – Какой-то «Сид… чего-то… тореадор», кажется.

– «Сид Кампеадор», – сказал Люсио. – Это спектакль из рыцарских времен. Латы, шлемы, бутафорские мечи… Нормально.

– Отлично! – воскликнул Альфонсо. – Мы устроим колоссальное представление. Стойте! Мы разыграем сами спектакль из рыцарских времен, да-да! О, это гениальная идея! Люсио, ты напишешь пьесу, и мы все разучим роли. Я буду в главной роли этого… этого…

– Сида Кампеадора, – подсказала Брурия насмешливо.

– Да! Ты будешь знатной дамой, Люсио – моим шутом, а вы все – моими придворными… – Он обвел коллектив Матнаса торжествующим взглядом ввалившихся глаз.

– Мы наконец повеселимся!

А меня продолжал донимать Бенедикт Белоконь из Ехуда.

– Вы упорно манкируете нашим замечательным художественным коллективом! – с веселым напором кричал он в трубку. – Нам рукоплескали Маалот и Кирьят-Арба, Беэр-Шева и Офаким!

– А сколько человек в вашем коллективе?

– Со мной – пять!

– М-м-м… Каковы ваши условия?

– Нести людям счастье! – крикнул он, произнося это слово как «шасте».

– Вы меня не поняли. Каков обычно гонорар за ваше выступление?

– Та никакого ханарара! – заорал он. – Мы выступаем бесплатно!

Я смутилась. Вот тогда бы мне и заподозрить неладное…

– Но позвольте… Одна только дорога из Ехуда и обратно обойдется вам…

– Та у меня микроавтобус! – оборвал меня энтузиаст. – Повторяю, нам ничего от вас не нужно. Наша цель – дарить людям шасте.

– Ну… хорошо, – промямлила я, – не хотите ли приехать на Пурим? У нас торжественный вечер с легким угощением.

Я предложила дату осторожно, готовая к отказу. Дело в том, что ни один уважающий себя музыкант или артист не соглашался выступать на таких закусочных вечеринках среди столиков, за которыми мои общительные деды булькали кока-колой, шуршали обертками вафель и переговаривались свистящим полукашлем.

– Нам все годится! – заверил меня Бенедикт Белоконь. – Искусство принадлежит сами знаете – кому.

Поединок между Таисьей и директором Матнаса клонился, похоже, к ее победе. То ли «спина» в верхах, на которую опирался наш директор, несколько притомилась от тяжести всех его хамских выходок, то ли сказались отменные бойцовские качества Таисьи, но только недели за две до Пурима Альфонсо вызвали «Куданадо», и «Ктонадо», по-видимому, объяснил ему, что увольнение Таисьи обойдется Матнасу в такую копеечку (в связи с ее долгой беспорочной дружбой с «Кемнадо»), что дешевле уволить самого Альфонсо.

Тот бился, кричал, что ни при каких условиях не должна остаться строптивая Таисья в пределах его владений.

– Я или она! – восклицал он. – Она или я!

Ему, видно, намекнули – кто. Из секретных источников Таисье стало известно, что «спина» – защитница нашего директора, – сытая по горло его выкрутасами, вызвала того на ковер и конфиденциально вломила по самые гланды. А напоследок, грозно кивнув на страницу услужливо развернутого перед ним секретаршей журнала мод, покровитель якобы сказал:

– И сколько можно всенародно задом вертеть в разных штанах? В твоем возрасте уже надо выбрать: молодежь воспитывать или гондоны рекламировать…

(Изображая в лицах эту беседу, Таисья добавила, что в наше время одно не исключает другого, а возможно, даже способствует.)

И рыцарь уполз в свой замок зализывать раны после джостры.

– Ну, хватит, – убеждала я Таисью. – Он наказан. Видишь, сегодня утром он даже кивнул тебе.

– Кивнул?! – вскидывалась она. – Так вот знай, как со мною связываться: я его уделаю так, что ему кивать будет нечем! Я выведу всех на демонстрацию!

– На какую демонстрацию? – Я поеживалась. Это слово до сих пор вызывает во мне танковые майские ассоциации.

– А вот не желаю больше работать под его началом. Я выведу консерваторион из-под Матнаса. Это будет отдельная организация со своим счетом в банке. Вот тогда, милка моя ненаглядная, запишу я тебя уборщицей, и будешь ты под моим руководством жить-поживать и горя не знать… Протрешь там-сям окошки, махнешь туда-сюда тряпкой… Тогда он увидит, пидор, кто ему приносил настоящий доход, но будет поздно…