Лучия Деметриус - Избранное

Даже к концу жизни, когда художник, чей талант подобен плодоносящей яблоне, ветви которой тянулись высоко к солнцу, а корни уходили в родную землю, собирает урожай, ему нелегко перед полной корзиной сказать: вот плоды, среди них есть чахлые, сморщенные, недозревшие; есть и другие — налившиеся соком, румяные, спелые. Но мне хочется верить, что впереди еще много времени, что я успею принести, может быть, лучшие плоды.

Эта вера заставляет художника требовательнее к себе относиться, ибо воплощение его новых смелых замыслов не должно обмануть ожиданий читателя.

С волнением я думаю о том, как советский читатель примет сборник моих рассказов. Эти рассказы написаны после освобождения нашей родины, когда в сознании большинства писателей моего поколения произошла настоящая революция, когда они поняли истинный смысл своего труда, осознали свою ответственность перед новыми читателями, потому что рассказывали о них самих, об их жизни, о том пути, который они проложили, об ожидающем их прекрасном будущем.

Прежде мои книги были проникнуты печалью и отчаянием, причины которых мне самой были неясны. Я чувствовала себя неудовлетворенной, растерянной, будущее казалось мне беспросветным.

И вот я стала писателем, осознавшим, для кого, о чем и почему он пишет.

Нередко я обращалась к драматургии как жанру более динамичному, более подходящему для отражения важнейших событий, знаменующих вступление моей страны на путь социализма: национализации крупных предприятий посвящена пьеса «Весы», коллективизации румынской деревни — пьесы «Новый брод», «Влайку и его сыновья». Проблемы, поставленные в моих пьесах, подсказаны жизнью. Я писала о том, что волновало моих современников, — о сотрудничестве интеллигенции с крестьянством, о духовном раскрепощении женщины, о воспитании наших детей.

За последние годы вышло в свет несколько сборников моих новелл. В них я старалась окончательно развенчать бывших хозяев жизни, духовно обанкротившихся, ненавидящих новый демократический строй. Я старалась также нарисовать светлые образы строителей новой свободной жизни. Я чувствовала, что иногда мне больше удавались отрицательные персонажи, хотя не они заслуживают сегодня внимания художника.

Писатель, живущий нашей современной действительностью, с волнением склоняется сегодня над листом бумаги. Он хотел бы жить вечно, потому что чувствует, что ему всегда будет что сказать читателям, и его утешает лишь мысль, что вместо него это скажет другой — помоложе, и скажет, быть может, талантливее.

Лучия Деметриус

Когда под звон бубенцов к воротам поместья подкатила коляска, запряженная шестеркой рвущих постромки лошадей, Иолан все еще пудрилась перед зеркалом и, поджав губы, молчала, не желая отвечать на вопросы Ласло. Граф притворился, будто не понимает, на что обиделась жена. Он бы не пригласил Антала Телегди и его дочку Эржебет, если бы Телегди не намекнул так прозрачно, что не прочь отведать дичины, которую только кухарка графа Ласло Бароти умеет вкусно готовить, и что дочь его соскучилась по Иолан. Какой интерес был Телегди являться в дом Ласло теперь, когда его положение было куда лучше, чем Бароти? Ласло предполагал, что Телегди хотел столкнуть Пала лицом к лицу с обеими женщинами, чтобы очевидцы потом везде рассказывали, что Пал Эрдейи на глазах Иолан ведет себя с его дочкой как настоящий жених, и пресечь таким образом все сплетни. А может быть, старику захотелось самому убедиться, что между Палом и Иолан ничего нет и никогда ничего не было. Ласло прекрасно знал, что Иолан не слишком охотно приглашает в свой дом женщин, что ей куда приятнее быть единственной дамой в обществе, что меньше, чем кого бы то ни было, ей хотелось видеть Эржебет, особенно сегодня, когда должен приехать Пал Эрдейи (а впрочем, когда он не приезжал!). Но Телегди назначили управляющим императорскими имениями в южной Трансильвании, и дружба с ним теперь стала особенно ценной. Не пригласить его было невозможно. В конце концов Иолан прекрасно умела находить выход из самых запутанных положений, и на этот раз она должна принять Телегди и его дочь как полагается и как-то определить свои отношения с Палом Эрдейи. Уже год, как идут разговоры о женитьбе Пала на Эржебет, и граф полагал, что за это время он и Иолан должны были обо всем договориться.

Целый час потратила Иолан на то, чтобы с помощью Берты, а не Ибике, как это обычно бывало, уложить свои рыжевато-каштановые волосы в невероятную прическу. Когда Берта ушла и жена принялась пудрить лицо перед огромным зеркалом в золоченой раме, которую поддерживал амурчик, прилепившийся к стене крылышками, Ласло попробовал помириться с женой, старательно обходя камень преткновения, делая вид, что причина ее мрачного молчания вовсе не визит Эржебет.

— Прости меня, дорогая, если бы я знал, что ты так устала, я бы не приглашал столько народу. Ты должна была предупредить меня, когда я уезжал в префектуру. Ты ведь знаешь, стоит мне встретить друзей, я приглашаю их к нам. Почему ты позавчера не сказала, что у тебя болит голова?

Он прекрасно сознавал, что говорит глупости. Как будто необходимо было страдать от головной боли три дня назад, чтобы сейчас чувствовать себя плохо. Он протянул было руку, украшенную перстнями с графским гербом, хотел коснуться ее волос, но, так и не дотянувшись, опустил ее.

Иолан надменно повернула голову на длинной шее и взглянула с такой злобой и отвращением, что граф отступил назад. Как некрасива его жена! Когда же она разгневана, она просто безобразна! «И что в ней Пал нашел? — мелькнуло у него в голове. — Почему вот уж пять лет липнет к ее юбке, словно муха к меду?»

— Мне бы надо приставить к тебе опекуна, когда ты едешь в город или принимаешься управлять моими имениями, — отрезала она.

Ласло окаменел. Опять она говорила о «своих» имениях, а он опять чувствовал себя ничтожным и жалким человечишкой рядом со злой и богатой женщиной, которая вот уже почти пятнадцать лет была его женою.