Эдуард Лимонов - Палач

— Да, пожалуй, — согласился Стив стеснительно. — Да.

«Из уст бревна такое признание звучит очень трогательно», — подумал Оскар и продолжал:

— Но это твоя сторона восприятия ситуации, задумывался ли ты когда-нибудь о ее видении ситуации?..

— Эй, Оскар, как тебе не стыдно? Ты забываешь, что я писатель. Мне приходилось, и не раз, как бы это выразиться… перевоплощаться в женщину. Ты же читал мою последнюю книгу.

Оскар не читал последней книги Стива, он только перелистал «Выбор Елены», но Оскар извинился:

— Прости, Стив, я увлекся ролью лектора, прости.

— Пустяки, продолжай, Оскар, то, что ты говоришь, — интересно.

— Так вот, — взялся Оскар опять за учительство, — нежное существо наслаждается ситуацией по-своему. Ее сексуальность возбуждена не только опасностью ожидаемого ею нападения и тем, что она особенно беззащитна на мрачной крыше, по-видимому, где-то в даунтауне Манхэттена, но дополнительно возбуждена темнотой, грубостью кирпича, бетона, смолы, ржавого железа, то есть… — Оскар приостанавливается значительно, — реквизитом, Стив. Необычным реквизитом, окружающим сцену любви. Задумывался ли ты, Стив: почти во всех без исключения эротических романах мы натыкаемся в конце концов на грубое мрачное подземелье, на кованое железо, цепи, коряво сделанные грубые орудия пыток… Почему грубые? Потому что грубое оружие наиболее устрашающе выглядит, хотя, как ты знаешь, Стив, простой медицинский шприц может принести больше мучений, чем дыба. Однако дыба, один ее вид только, заставляет сладкой болью ныть живот жертвы. Или колодки.

Оскар встал и подошел к массивным колодкам, он перенес их в новый лофт из квартиры на Мортон-стрит. Оскар пнул колодки ногой.

— Посмотри, как неровно, специально грубо оструганы бревна, кое-где сохранена даже кора, Стив. Мастер знал свое дело. Знал, что грубость и устрашение — основное требование ко внешнему виду этого сооружения. Дыры выпилены пилой, чтобы запястья и шея жертвы чувствовали грубую неровность, шероховатость, силу… Для этого и, казалось бы, ненужная массивность сооружения… Удержать жертву хватило бы и досок, но дубовые стволы пошли на эту вещь, Стив, и три человека с трудом втащили ее в лофт.

Стив Барон пробует приподнять верхнее бревно. Не сумев сделать этого, он уважительно покачивает головой. Затем Стив подходит к стене, на ней, сложенной из камня, висят плетки, и хлысты, и еще десятки не совсем понятных Стиву кожаных и металлических предметов. Стив с опаской разглядывает их.

— Кошмар! И все это ты употребляешь в деле?

— Да, и всего этого мне мало. Я постоянно приобретаю и заказываю новые вещи. Впрочем, моей коллекции уже сейчас может позавидовать прейскурант любого садомазохистского магазина. Может быть, у меня одна из лучших коллекций в Нью-Йорке…

— Как много людей, ты думаешь, занимается «этим» в Нью-Йорке, Оскар?

«Этим» Стив Барон произнес с опаской. Его сознание эпохи Второй мировой войны, очевидно, не позволяло ему очень уж развернуться.

— Существует по меньшей мере с полдюжины садомазохистских клубов. Членом одного из них, «Нахтигаль», я некоторое время был. Не могу сказать, что у меня остались приятные воспоминания о моих товарищах по клубу… — Оскар поморщился… — Выходят специальные журналы. Достаточно людей в садомазохизме сейчас, Стив, но… Ты знаешь, я думаю, большинство из них просто примкнули к новому течению из любопытства и тщеславия. Садомазохизм, конечно, не получил такого паблисити, как, скажем, роллер-скейтинг, но все же о садомазохизме писали достаточно для того, чтобы какая-то часть населения Америки взялась за кнут… Хотел бы я знать, какое количество взялось за кнут до паблисити, до открытия магазинов «Сундук наслаждений» и создания журналов и клубов… Эти-то, кто сами пришли в кожано-никелированное царство, и есть настоящие садисты.

— Расскажи мне о клубе «Нахтигаль», Оскар! — У пятидесятилетнего Стива глаза широко открыты, как у школьника. — И знаешь что, сделай мне еще бурбон, можно?

— Вне всякого сомнения.

Оскар берет пустой стакан Стива, встает из-за столика, как бы ресторанного, с умыслом — часть декорации — помещенного в угол рабочего зала Оскара, накрытого крахмальной скатертью, и идет в салон, чтобы наполнить бокал. Стив тяжело тащится за Оскаром, по-видимому не очень желая остаться один в отделанном в стиле подземелья мрачном рабочем зале Оскара, Палача.

Оскар провожает Стива в элевейтор и, когда Стива скрывает металлическая дверь, поворачивается и задумчиво бредет по своему салону.

Год прошел с того времени, когда Оскар встретил на парти у Стива Барона Габриэл Крониадис. Это Габриэл «заняла» Оскару денег на приобретение лофта в Ист-Вилледж, недалеко от Четвертой авеню и Стива Барона. Габриэл стала основной клиенткой Оскара, его главной жертвой, на Габриэл тратил Оскар большую часть своего времени. Габриэл… Оскар садится во вместительную кожаную ладонь черного кресла — подарок Женевьев, изделие Этель Ксавьер, и задумывается…

Несмотря на греческую фамилию Крониадис, в венах Габриэл нет ни капли греческой крови. Немецкая и итальянская кровь соединились в ее слишком хорошо видимых венах, вскипая. Один из крупнейших в мире дилеров по продаже оружия Панайотис Крониадис был ее мужем. Был до той самой августовской ночи 1974 года, когда умер в ее объятиях, или, более грубо выражаясь, «на ней», в спальне отеля «Кохинчайна» на территории португальской колонии Гоа.

Злые языки утверждали тогда, что неумеренный сексуальный аппетит мадам Крониадис послужил причиной смерти ее мужа, совсем еще не старого человека. Пятидесяти шести лет от роду ушел Панайотис Крониадис в мир иной во время оргазма — лучшая смерть, какой может удостоиться мужчина. Панайотис Крониадис всегда был счастливчик.

Миллионер в сорок лет, миллиардер в пятьдесят, разбогатевший несказанно в шестидесятых годах на полулегальных поставках оружия национально-освободительным движениям в Африке, Азии и Латинской Америке, Панайотис Крониадис не был щепетилен. Мировая пресса обвиняла его в бизнес-операциях совместно с мафией, а также в продаже оружия марксистским движениям там и тут, в различных частях глобуса. Другие задумывались, а Панайотис Крониадис уже продавал.

Панайотис был вторым мужем Габриэл, она вышла за него по любви, до того как он стал миллионером, и этим обстоятельством Габриэл законно гордилась. На память о любимом греке у Габриэл осталась дочь Эстелла Крониадис, двенадцати лет, родившаяся за четыре года до смерти отца… и миллиарды.

Эстелла Крониадис, умная толстая девочка в очках, ненавидит Оскара. Габриэл Крониадис любит Оскара с пугающим Оскара энтузиазмом. Оскар? Что ж, он благодарен Габриэл за ее любовь, в которой он некоторое время сомневался… Теперь — да, Оскар поверил, что Габриэл его любит… Но Оскар не любит Габриэл, увы, он, очевидно, навечно привязан к Наташке.