Эдуард Лимонов - Палач

— Как себя чувствуешь, Яцек? — окликнул он длинноносика по-польски через сидящую между ними Габриэл.

— Спасибо. Хорошо, — коротко ответил Маленький Мук. Он пил «Перье» и ел какую-то зеленую гадость, салат, что ли, или шпинат, принесенную сумасшедшему уродцу Марией с кухни, все остальные имели выбор из четырех блюд, не считая закуски и десерта. Оскар с удовольствием съел любимый им саймон-стэйк и съел бы еще один, но почему-то постеснялся попросить еще один с кухни.

— Как тебе нравится парти? — не успокоился Оскар. Ему хотелось установить для себя, притворяется ли носатик или действительно за эти пять лет в добавление к тихопомешанному характеру он приобрел еще и черты святости.

— Пир во время чумы, — презрительно выдавил Яцек.

— Ну почему же так строго, — пожал плечами Оскар. — Мой день рождения.

Длинноносик, подумал он, быстро оправился от робости и теперь судит общество, собравшееся у Оскара, как грозный судия, «Ну что же, я тебя больше не приглашу. Маленький Мук. Гадкий и неблагодарный Маленький Мук, Будешь сидеть в своей конуре в Бруклине и вспоминать, как однажды побывал на парти у Оскара Могущественного».

Слева от Оскара сидела Сюзен Вудъярд, посему, поняв, что важничающего длинноносика ему не вовлечь в светскую беседу и ничего, кроме грубостей, он от Яцека не услышит, Оскар обратился к ней:

— Ты имеешь хорошее время, Сюзен?

— Без сомнения, Оскар. — Сюзен понизила голос и поглядела искоса через плечо Оскара на Габриэл. — Всегда, когда я нахожусь с тобой, я имею восхитительное время.

Оскар заметил, что он очень полюбил стандартные американские идиомы и выражения. Что может быть стандартнее и слаще вопроса «Имеете ли вы хорошее время?» и ответа Сюзен, что она «имеет хорошее время», однако важна интонация вопроса и ответа. А интонация ответа Сюзен была мягкой, слизистой, мокро-горячей, какой, наверное, сейчас была и пизда Сюзен под безвкусным сооружением Сони Бетти и под белыми коттоновыми, довольно крупными трусиками, какие — знает Оскар — неизменно носит Сюзен…

— Внимание! Внимание! — Стив Барон застучал ножом по своему бокалу.

Шум, создаваемый обедающими ста двадцатью пятью гостями, резко уменьшился, еще с полминуты продержался на уровне определенного количества децибел, наконец в последний раз резко взвизгнули два-три запоздалых вскрика, чья-то не ко времени фраза полоснула воздух… и все стихло.

— Я хочу поднять бокал, — объявил Стив Барон, поднимаясь, — за нашего красивого и молодого новорожденного, за Оскара!

Гости зааплодировали и зашумели, но Стив опять застучал ножом по бокалу:

— Я не закончил тост, прошу прощения… Появившись среди нас совсем недавно, Оскар Худзински стал незаменимым членом нашего общества, друзья, и это неоспоримо. Оскар принес в нашу жизнь свежесть, очарование, элегантность и загадочность своей необыкновенной личности. Все мы любим тебя, Оскар, особенно наши женщины, — весело подчеркнул Стив, — и желаем тебе всегда быть таким же молодым, красивым и блистательным, каким ты сейчас сидишь среди нас. За Оскара!

Оскару пришлось встать и раскланяться ко всем тринадцати столам. Находя в каждом из своих гостей множество недостатков, называя их за глаза чуть ли не стаей шакалов, он тем не менее был польщен, и очень, тостом Стива. Замедленный, тяжелый, производящий впечатление навсегда объевшегося буржуа, писатель оказался наделен душевной теплотой. Оскару стало стыдно, что он такой нетеплый и злой, и потому, подождав, пока утихнут выкрики «За Оскара!», он, подозвав Жозефа, объяснил ему на ухо, чтобы сменили бокалы и принесли за каждый стол шампанского. Жозеф понимающе кивнул и удалился. Только сейчас Оскар заметил на руках у Жозефа белые перчатки.

— За моих гостей! — Оскар встал и, сделав полукруг рукою, держащей бокал с шампанским, добавил: — За самых прекрасных, самых интересных гостей в мире!

— Мир — дружба! — Ехидный голос Яцека облил Оскара холодной водой, когда он, выпив шампанское, сел.

— Что? — переспросил Оскар.

Ястребиное личико Габриэл между Оскаром и Яцеком насторожилось, вслушиваясь в незнакомые ей звуки.

— Я сказал, что осталось только вам всем проскандировать «Мир — дружба! Мир — дружба! Я люблю моих гостей за то, что мои гости любят меня. Вместе мы любим друг друга». Много любви получается, Худзински. Слишком много на каждый квадратный метр этого зала. Еще пять-шесть лет тому назад, Оскар, ты пел другие песни…

— Какие песни? — Яцек начинал его раздражать уже серьезно. Он пригласил длинноносика из жалости, чтобы он тоже — хоть раз в жизни — имел хорошее время. А он…

— Я хорошо запомнил твои тогдашние высказывания, Оскар. У меня хорошая память. Напомнить тебе? «Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой». Или другое, также очень яркое: «Хочется ворваться в зал Метрополитен-Опера во время премьеры нового балета и расстрелять разбриллиантенных зрителей из хорошенького новенького армейского пулемета…» И вот ты сидишь среди тех, кого тебе еще пять лет назад хотелось расстрелять из пулемета. Посмотри, — Яцек обвел рукою стол, — это именно они, твои гости, ходят на премьеры новых балетов в Метрополитен-Опера.

Яцек скорчился и застыл в снисходительной улыбке.

— Слушай, не нужно работать моей совестью, — сказал Оскар. — Я уж как-нибудь сам разберусь…

Оскар хотел еще что-то добавить, швырнуть Яцеку, что он глупый и злой неудачник, никто, ничтожество, приглашенное в настоящую жизнь Оскаром из милости, по причине сентиментальных воспоминаний, оставшихся у Оскара о нескольких неделях, проведенных им в затхлой комнатушке Яцека Гутора в Бруклине, — Яцек тогда подкармливал безработного Оскара рисом… Вспомнив о том рисе, о том далеком рисе, с овощами и без мяса — уже тогда Яцек был вегетарианцем, — Оскар остановился. Весь стол молча смотрел на них, очевидно, по интонации было понятно, что они ссорятся.

— Жозеф! — позвал Оскар, отвернувшись от ожидающего продолжения ссоры Яцека. — Принесите всем еще шампанского, пожалуйста!..

Затем Оскар совершил небольшую глупость. Он покурил травы с двумя элегантными, одетыми в постпанковские тряпочки юношами и красивой девушкой Ребеккой, которых Оскар не приглашал на день рождения, но они каким-то образом все же оказались на его парти. Покурив же травы, Оскар сделался еще более чувствительным, что совершенно было ему противопоказано в деньрожденческую ночь. Ведь кроме того, что он получал удовольствие от всеобщего внимания, он еще и работал хозяином.

Тридцать семь свечей одним дыханием он не задул. Торт на сто двадцать пять гостей был таким обширным, что равномерно размещенные на его территории свечи одним выдыханием не охватывались. «Кто, интересно, втыкал свечи в торт? — подумал Оскар раздраженно. — Мария? Анжелика? Не догадались, дурьи головы, что свечи следует разместить только в центре пирога и более часто, плотнее друг к другу». То, что он не смог задуть все свечи, показалось ему дурной приметой.