Эдуард Лимонов - Последние дни супермена

— Ты и ей врешь, — кивнул отец в сторону спящей девочки. — Выдаешь себя вовсе не за того, кто ты есть. Ведь ты врешь ей?..

— Я — Супермен, — с гордостью произнес Генрих. — Единственная ложь, если считать это ложью, заключается в том, что я не рассказал девочке, что я не всегда был Суперменом, избавил ее от деталей моей прошлой жизни. Но, отец, она в этом и не нуждается; я уверен, что, расскажи я ей все детали, она пропустит их мимо ушей и будет помнить только сегодняшнее героическое настоящее — то, что я Супермен…

Полковник поморщился.

— Если бы она знала даже только одну деталь — например, что впервые кличку Супермен ты получил от проституток в лондонском Сохо за то, что всегда щеголял в свитерах со знаком S. Я не думаю, чтобы твоя популярность среди проституток обрадовала бы ее…

Генрих снисходительно улыбнулся.

— Бедный папа, ты произносишь слово «проститутка» с таким презрением и гадливостью… А между тем ты проституировал своими способностями всю жизнь. Ты проституировал своими мозгами. «Девочки» же продают миру интимные части своего тела, что они могут продать. Что в этом особенного, что страшного в моей дружбе с проститутками? Я жил тогда в Сохо, я был совсем одинок, у меня не было друзей. Кроме того, что временами я обращался к их профессиональной помощи, я еще часто, возвращаясь домой поздно из ресторана, где я работал, останавливался с ними просто поболтать… Большое дело… Сюзи, Лена, Жаклин, Мэрианн — все они были хорошие девочки… Немножко вульгарные, может быть…

— Для тебя все «небольшое дело», — полковник саркастически скорчил губы в гримасу. — Убить — небольшое дело… Как же, Супермен! Супермен, ставший Суперменом потому, что носил поп-свитера, потому что так назвали его проститутки. Ты известен даже лондонской полиции… под этой твоей кличкой.

— Дорогой отец, — иронически-почтительно обратился Генрих к полковнику. — Суперменовские свитера я стал носить не от хорошей жизни. У меня не было рубашек, да если бы и были, я не мог позволить себе рубашек, их пришлось бы часто стирать, вот я и изобрел носить свитера. Кроме того, я твердо верил и верю, что одежда человека всегда выражает его индивидуальность, и если ты добровольно больше тридцати лет в твоей жизни носил военную форму, то это только недостаток твоей индивидуальности…

— Ты стал как еврей, — усмехнулся отец, — все умеешь оправдать. Почему бы тебе не сделаться адвокатом? Поднатаскался, пожив в европейских столицах, в искусстве выдавать черное за белое, и наоборот…

— Мы никогда не поладим с тобой, — вдруг грустно объявил Генрих. — Ты отказываешься понять меня… Не хочешь даже попытаться…

— Что понимать? — мрачно вздохнул отец.

— Мою жизнь! — раздраженно вскрикнул Генрих. — Сорок пять лет жизни!

— Мы с матерью сорок пять лет наблюдаем твои выкрутасы и уже не верим, что ты когда-нибудь образумишься, — опять вздохнул полковник…

— Выкрутасы?! — закричал Генрих. — Моя жизнь для вас — выкрутасы! Fuck you, father! [90] Fuck you, father! (англ.) — Ебал я тебя, отец! — …И проснулся.

Оказалось, что на улице солнечно и холодно. Супермен осторожно соскочил с постели, чтобы не будить мирно спящего ребенка, и вышел из спальни, притворив за собою дверь. Умывшись холодной водой, он быстро оделся, спустился на улицу и купил в еврейской газетной лавочке три газеты — «Ле Монд», «Ле Матэн» и «Либерасьон». Ранние посетители уже толпились, толстый турист примерял ермолку, глядя на себя в подставленное ему улыбающимся хозяином магазина старое круглое зеркало.

Вернувшись в квартиру, он сделал себе кофе — девчонка спала и не проснулась даже при храпе кофейника — и уселся в спальне с газетами.

«Как бы обеспеченный человек, буржуа, — подумал о себе Генрих. — Я получаю проценты с большого банковского капитала, и мне не нужно ходить на работу, вот я сижу уютно, пью кофе, в соседней комнате спит моя дочь-подросток; читаю газеты и ищу в них чего-нибудь возбуждающего. А именно: криминальная хроника интересует меня более всего, ибо жизнь моя реальная скучновата. И более всего возбуждают меня убийства, происшедшие в Париже в прошлую ночь».

Переворошив все три газеты, только в «Ле Матэн» нашел Генрих небольшой репортаж под скромным названием «Убийство художника».

«Труп художника-эмигранта Юрия Зельцмана был обнаружен в 1 час 26 минут утра его герл-френд Лией К. Полиция установила, что смерть наступила от единственной пули, выпущенной в затылок из ручного оружия крупного калибра — «беретта-38». Пуля попала в мозг и вышла через глазную орбиту. Мотивы убийства пока не установлены. Мотив ограбления исключается полицией, потому что находившиеся в доме в момент убийства 5 тыс. франков остались нетронутыми. Всех, могущих сообщить какую-либо информацию об убитом, просят звонить по телефону 222-65-90. Полиция гарантирует свидетелям, что они могут, по желанию, остаться анонимными».

Супермен задумался с чашкой кофе в руке. Прежде всего он обнаружил, что содержание рапорта ни в какой мере не взволновало его. Происшедшее вчера казалось далеким, невнятным сном, как бы случившимся во сне происшествием. Иные сны волновали его куда больше. «Почему?.. — с удивлением спросил себя Генрих. — Может быть, я чудовище, бесчувственный монстр, хладнокровный и ужасный, которому человека убить, что таракана убить?» Нет, Генрих не обнаружил, поразмыслив некоторое время, бесчувственности в себе. Он был чувственен, его рвало полчаса после того, как он случайно увидел располосованную вдоль, на два филе ногу жертвы автомобильной катастрофы. Генрих не падал в обморок от крови, но кровь была ему неприятна. Что еще? В кинотеатрах, просматривая фильмы о дружбе и товариществе, о гибнущих вместе возлюбленных, Генрих не сдерживал крутых слез…

Сейчас Генрих сидел в старом кресле мадам Боннард, в руке газета с сообщением об убийстве, которое он, Генрих, совершил, и… он ничего не чувствовал. Даже страха не было в Генрихе. Страха, что найдут и накажут. Наверное, решил Генрих, так и должен чувствовать себя Супермен. «А священное ли животное человек? В войнах погибали миллионы, но в войнах человека-врага его священности лишали сверху «наши» власти, «наша» нация, «наше» племя. На индивидуальное убийство наложено табу, хотя индивидуальный акт уничтожения именно твоего личного врага куда более нормален и имеет под собой более основательный фундамент — личного вреда, боли, ущерба, чем убийство врагов твоего государства на войне. Да и что это такое — враги моего народа, враги моего государства — кто ответственен сейчас за выбор врагов? Дряхлый провинциальный актер, которого шальная агрессивная американская нация выбрала своим предводителем, — президент Рейган? Суровая, облаченная в юбку и пиджак миссис с выправкой школьной учительницы указывает Англии, кто ее враг, и имеет право приносить в жертву юношей своего племени? Товарищ — суровый, на пороге старости, бывший глава внутренней и внешней разведки, прилежный советский «честный» бюрократ — Андропов? Мсье «социалист» Миттеран, все достоинство его и его партии в том, что они еще скучнее, чем предыдущие менеджеры Франции? Кто выбирает нам врагов, кто дает нам право на убийство анонимных врагов? Кто объявляет их врагами для нас? Всех сразу, декретом. И какие у объявляющих основания, мотивы… Достаточно ли оснований?..