Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— А как же иначе? — удивляется муж.

Входит он в дом и видит: здесь корзинки, там тряпки, а на полу и виноград, и айва, и яблоки, а в углу и прабабушка жены. «А знаешь, хорошо, — говорит он себе, — не зря другие ругаются, чтобы потом помириться: вот и принялась моя жена за хозяйство».

А она оттуда:

— Что женихом стоишь? А ну бери молоток, давай прибьем эти гроздья к матице, зимой пригодятся…

Вбивает он один гвоздь, вбивает два, вбивает девять и вывешивает гроздья.

— Тише, видишь, осыпаются, — укоряет его жена.

Качает головой Серафим: дескать, вижу, а что поделаешь…

— Погода хорошая, постелить на улице, что ли… — как бы советуется жена, а Серафим пожимает плечами.

Вот уж все убрано и чисто, старуха спит, постель на завалинке ждет, а Серафим все стоит и стоит посреди комнаты, покачивает молотком.

— Свет погаси, — напоминает жена, выходя.

И это делает Серафим и опять стоит задумчиво. Наконец выходит он. На улице лунно, тихо, он раздевается медленно, покряхтывая. И все молчит. Уже раздетый садится на завалинку и опять молчит.

— Что с тобой? — спрашивает Замфира озабоченно. — Тебе спать не хочется?

Вздыхает глубоко Серафим — и вдруг так искренне-искренне говорит, чуть не плачет:

— Замфирушка, а ты не подумаешь, что я глупый?

С распущенными волосами, встревоженная, приподымается жена, а муж словно и не видит, продолжает с печалью:

— Знаешь, я поменял бычка… на козу…

По-девичьи смеется Замфира.

— Ну и ребенок ты! — радуется она. — Из-за этого расстраиваться? Нам молока больше, чем от одной козы, и не надо!

— Да и потом… — продолжает он. — Вижу я гусыню большую, белую, словно лебедь…

— Ну, ложись, — по-матерински говорит Замфира. — И тише, соседи спят…

— И думаю, — шепчет Серафим уже в постели, — дай-ка поменяю эту козу на эту гусыню…

— Вот хорошо! — И становится вдруг жена любопытная-любопытная и счастливая, как девочка с новой куклой. — А ты разве знал, что я начала делать подушечку для ребенка?

— И тогда увидел я петуха красного, с красным-прекрасным гребнем…

А тут у ворот какие-то люди кричат-орут:

— Серафим! Замфира!

— Их он!

— Да не их, братцы, он издалека!

Вскакивает Серафим, а там глянь, у ворот три лесника что три богатыря, а между ними белое пятно — то ли есть, то ли нет его, то ли мерещится?

— Твоя скотина, бре?

— Да откуда? Серафим только сегодня его на базаре продал, — кричит Замфира с завалинки. — Бог с вами, что говорите?

— Ну тогда давай его снова в правление, — говорят лесники.

Смотрит Серафим им вслед да и думает: «Все понимаю, боже, одного не понимаю: как они его за рога поймали?»

Стоял бык за воротами, на рогах у него висело мочало, — не начать ли нам сказочку сначала?

Перевод М. Ломако.

Утро прошлого вторника встретило Ангела Фарфурела, сельского почтальона, телефонограммой. Как не порадоваться, если тебя срочно вызывают в район? Ясно, хотят отметить трудолюбие и исполнительность работника! Не зря говорят, дайте срок, и награда отыщет достойного.

Начальник местной почты напутствовал его, отправляя в район:

— Давай-давай получай свою благодарность — и назад. Чтоб до четырех обернулся, понял? Да не прыгай ты… Вместе отметим, коллективом.

Ангел не стал ждать автобуса. Должен вернуться? Должен! Должен получить почту? Должен! Должен ее раздать? Какие могут быть разговоры! На службе он человек слова и долга, иначе вслед за грамотой, того и гляди, шмыгнет выговор.

Зашагал торопясь напрямик, через лес. Шел, насвистывая песенку: мол, куртка есть, ремнем перетянута, зарплата идет, трудодни бегут, отчего и не посвистеть! Видите, как расцветает наша жизнь, братцы? Моя — так прямо на глазах! Вот возьму да и сфотографируюсь в форме, а фотографии разошлю всем, так сказать, бывшим возлюбленным — пусть знают! Помните, каким был Ангел? Пастух пастухом, обтрепанный кнут пылит за плечом — и все радости. А кем стал, красавицы мои, а? А ну как женился бы, лебедушки мои черноглазые, что бы вышло? Детишки, выводок сопливых кудрявых ангелят. То-то и оно…

Итак, Ангел шагал, насвистывая песенку. Не было слов в этой песенке, одна мелодия, но если перевести ее на слова, звучала бы примерно так: «Мир вечен, и гореть ему вечно, как свече бабушки Сафты в подстаканнике. Пусть себе коптит, если нравится, а я тут при чем?»

Спросите, что же дальше? Бывает так, знаете, — идешь себе по дороге, идешь, вокруг ни души, бубнишь под нос невесть что, и мыслишки, какие были, улетучиваются, будто их в помине не было. Такое и с Ангелом приключилось — одна трель, другая… и уже не спешит он фотографироваться и рассылать письма с приветами, не торопится прибавить работенки другим почтальонам. В конце концов идет он по вызову? Идет. А как бы ни опаздывал человек, рано или поздно доберется, раз уж тронулся с места. Как говорится, лиха беда начало, а дальше все само собой пойдет-поедет-покатится…

Так и шаги замедлились, и мелодия приутихла. Расплылись трели в заунывном «фью-фью», стали таять, как снег по весне, а когда Ангел очутился у опушки леса, его и вовсе не было слышно. Другая мелодия, взамен ушедшей, еще не народилась, и в молчаливых шагах чудилось:

А дела, прямо скажем, неважнецкие.

Ангел уже раздумывал — да стоит ли идти? Может, лучше повременить?

Он припомнил, как позапозавчера председатель сельсовета Траян Николаевич заметил ему вскользь:

— Смотри, Ангел, дойдут до тебя руки, вызовем куда следует. Заслужил — по головке погладим, но и накажем, если за дело. Вре-е-емя-а-а… — он словно пропел это слово. — Вре-е-емя такое, братец. А кто ты такой в наше время, не задумывался? Гипертрофированный индивидуалист, вот кто!

Ангел насторожился: «Донос? Анонимка? Или просто начальство не с той ноги встало?» Тот продолжал вполголоса:

— Хочешь совета? Скажу — подчиняйся. А велят подписаться — подпишись! И не ломай голову: повинную, ее меч не сечет. Договорились?

Не очень-то было понятно, где и по какому поводу следует Ангелу марать бумагу. «Постой, как он сказал? Почему это я атрофированный?!» — застыл Ангел как вкопанный на опушке леса и сел перевести дух у куста боярышника, покрытого белым цветущим вьюнком.

Председатель Траян Николаевич Маноле иногда изъяснялся обиняками. Его недавно выбрали в сельсовет, и, как все вновь избранные, он любил иногда задушевно, по-отечески высказаться. К тому же и правда, «вре-е-мя», как пропел он это слово, настало иное… Председатель был из людей душевных, такие теперь все чаще встречаются, ибо ВРЕМЕНА чувствительно изменились: на смену прежним председателям сельских Советов пришли другие — с дипломами, и непременно с преподавательского поприща, ибо для руководства массами жизненно необходима педагогическая жилка.