Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Не гикайте только, — просили старики, тоже довольные: что есть — то есть, а что будет…

Танцевал и Серафим, да редко. Все танцуют задаром, почему бы и ему задаром не потанцевать? Парней и девушек много, даже молодожены, Серафимовы сверстники, пришли… Только что кончилось собрание, дела в колхозе шли хорошо, и люди были довольны всем на свете.

— Ну, Серафим, — положил Ангел-пастух ему руку на плечо, — танцуешь, да вижу, не очень-то…

— Ох, Ангел, — начал Серафим мягко, — поверишь мне, что не могу…

— Чего так?

— А так — ведь, когда танцуешь, обо всем другом забываешь и только о ногах думаешь, хочу сказать, только волнуешься, а когда просто смотришь, и танцевать танцуешь, и о другом обо всем вроде бы вспоминаешь…

Смотрит на него Ангел, примериваясь: «И долго думала его мать, пока его родила? И с кем, господи…»

— Вроде бы я тебя понимаю, да понять не могу, — говорит.

— Ну да… — соглашается Серафим. — Что такое мама, сирота никогда не узнает…

Этого-то Ангел и ждал: был горяч, а от таких слов вспыхнул как порох:

— Как, как, как? А ну-ка еще раз скажи, как сказал!

— Я сказал, что мне тебя жалко, вот что сказал…

— Тебе? Меня? А что я, твой ребенок? — И Ангел ласково берет Серафима за пуговку на рубашке. — Скажи-ка правду: ты меня сейчас послал к матери или цыганом обозвал? Скажи все-все, не бойся, ничего тебе не сделаю.

Ошалело глядит на всех собравшихся вокруг Серафим и пожимает плечами: «Что я сделал ему, братцы, чего он привязался ко мне?»

Один парень, повзрослей, советует Ангелу:

— Успокойся ты, бре, чего пристал к человеку, вроде ты трезв…

— Я? — говорит Ангел.

— Нет, я, — говорит Серафим.

Услышав это, сунул Ангел руки в карманы:

— Выйдем-ка, братец!

Заволновались парни: «Подерутся или только так? А кто кого, думаешь? Хорошо, но с чего началось?»

Парень повзрослей смеется:

— Кто за кого, а что до меня, я за обоих…

А был Ангел высок и красив, с зубами белыми-белыми и жилистыми руками, и женщины смотрели на него вроде так: «Эх, только бы тяжелой не остаться, ведь схватит и не успеешь даже сказать «Оставь!..» Но и Серафим был не хуже, потому что, глядя ему вслед, тоже вздыхали женщины: «Эх, будь уж что будет, да простит меня бог!..»

Но ничего этого не происходит, а вот стоят они оба за клубом, тянут друг друга, толкаются, и слышно только: «Пр-р-р-р-р», словно что порвалось.

— Эх, Ангел, видишь, порвал ты мне рубаху, — говорит печально Серафим.

— Я?! — удивляется Ангел.

— Нет, я… — говорит ему в тон Серафим.

А свидетели ничего не понимают, и тогда Ангел обводит всех глазами: «Будет он драться когда-нибудь или не будет?»

А тут откуда ни возьмись один маленький, кривой, по имени Кирикэ, сын мамы Надежды, никак не может разобраться в толпе да в темноте:

— А какой из них Серафим и где Ангел?

Парень повзрослей дает ему подзатыльник:

— Вот они оба!

Хнычет Кирикэ:

— Зачем бьешь, баде, теперь я ничего не увижу!..

— Затем, чтоб еще раз спросил, — смеется парень повзрослей. — Ну ладно, пусть будет как есть, хватит.

А Серафим, вконец убитый:

— А обо мне, братцы, уже и речи нет?

Все разинули рты, ну а Ангел руками разводит:

— Вот видите, всегда он так задирается!

— Я? — говорит Серафим.

— Нет, я! — говорит в тон ему Ангел.

— Чтоб я тебе когда-нибудь еще что сказал, Ангел, пусть я ослепну! — И вдруг ни с того ни с сего как схватит свою правую руку левой и поднимает ее и кричит: — Чья, бре?! Кто это, мэй?! — И отпускает руку и снова хватает и снова кричит: — Правая горит, а левая держит, и почему левая моя, а правая чужая, а? Умру — не забуду тебя, Ангел!

Обиженный, Ангел призывает всех в свидетели:

— Слышите? Теперь он желает моей смерти! Кто же за это ответит?

А все остальные, столько всего услышав, не знают, что думать, что сказать, что делать:

— Подожди, бре… Стой, бре… То есть как — не забудешь, за что: за добро, за зло?

— Кто, я? — успокаивается Серафим.

— Уж конечно не я… — режет Ангел.

Видит это парень повзрослей да и берет обоих:

— Э-эх, дайте-ка вы друг другу руки, и мир! — И смеется, обернувшись к собравшимся: — Посмотрите-ка на этих петухов! За добро, за зло, за жизнь, за смерть… Катитесь вы к черту и пошли в клуб!

— Хорошо сказали, баде. Что за тварь человек! — хнычет Кирикэ. — Когда меня по утрам мама будит, так ее ненавижу… Теперь скажите, кто кому навтыкал? Серафим Ангелу или наоборот? А то мама меня родила не очень-то зрячим.

Вот она, молодость!

Время уже спать, а они опять играть, танцевать: музыка играет задаром, в клубе тепло, девушки ждут. И тогда говорит Ангел Серафиму:

— Слушай, давай будем как два брата родные без отца, без матери и давай плясать так, чтобы этот Крестьянский банк развалился…

Услышал это Серафим и чуть не плачет:

— Хорошо ты сказал, Ангел, да только с кем плясать? С кем, Ангел? Думаешь, после той хоры, когда в меня из винтовки стреляли, кто-нибудь к моей душе прилепится?..

Широко открыл Ангел глаза:

— Да ты же говорил, что из пистолета?

Махнул Серафим рукой горестно:

— Пистолет ли, винтовка, не все одно — смерть?

Почесал Ангел затылок и ушел куда-то. Не было его долго-долго, и вдруг опять появился перед Серафимом:

— Угощаешь? — и потирает ладони.

— Подумаешь, дело, — отвечает Серафим рассеянно. — Было бы за что.

— А о той девушке, красавице той, забыл?

И снова Ангела нет как нет. Потом, поздно, приходит с Кирикэ мамы Надежды.

Теперь не подумайте, что Надежда — это надежда, а Кирикэ — тот Хромой Кирикэ, несчастный святой, которому бабы молились от хромоты в давние времена, когда еще попы были. Надежда — это просто повивальная бабка, потому что пока еще не было государственной акушерки, а Кирикэ — сын ее, вы его сейчас только видели, мелковатый, но совсем не маленький, у него уже было семь расстроенных помолвок, а на восьмую он и не надеялся: девушки обходили его на пушечный выстрел, потому что кривой был Кирикэ, очень-очень… И то не его, бедняги, вина, таким его родила мама, которая и сама кривая была.

Значит, приходит этот Кирикэ, и Ангел показывает ему на Серафима.

— Ты погляди на него, он мне не верит… Послала тебя та девушка за ним или нет, говори!

— Ага, — отвечает Кирикэ, и один глаз у него на нас, а другой — на вас.

— Скажи хоть, как ее звать? — спрашивает Ангел и смотрит то на Кирикэ, то на Серафима.

Обрадовался Серафим: ох, боже, озари ты каждого любовью…

— И правда… Как же ее звать, бре? Ведь я с ней только раз покружился, а потом увели ее у меня…

А Кирикэ… Чего ж вы хотите от Кирикэ?

Тогда Ангел-пастух как ткнет ему кулаком в бок: «Говори, кривой, не то сейчас из тебя котлету сделаю!»

— Мария… ага, Мария! Как посылала меня сюда, сказала: без Серафима не возвращайся, ясно?