Эдуард Лимонов - Моя политическая биография

Набросав первый словесный эскиз партии, я ещё раз попросил Дугина, чтобы он помог мне. Он, расхаживая по комнате, поведал мне, что со времени своего ухода из «Памяти» поклялся не участвовать в политических организациях. Но он, разумеется, поможет мне с воспитанием людей, только не хочет занимать никакой должности в партии.

Я уехал в Тверь и проиграл выборы. Затем через Москву срочно улетел в Париж, где Наташа запила и её избили и изнасиловали. Результатом этого быстрого отъезда было определённое охлаждение ко мне моей тверской команды. Они обиделись. Во всяком случае, так сообщил мне позднее Тарас. Я исправил ошибку — съездил в Тверь позднее и пил с ребятами, сидел и вспоминал. Объяснил. Тема спешного отъезда из Твери всплывёт в феврале 1997 года, когда мы будем ссориться с Рабко в Екатеринбурге, подводя итоги. Отец-основатель Рабко к тому времени фактически покинет партию.

Я улетел спасать Наташу 17 декабря 1993 года. Вблизи всё выглядело трагично, но менее страшно, чем в 1992, когда Наташу ударили шесть раз отвёрткой по лицу и сломали руку. В этот раз синяки почти сошли, а изнасилования не было видно. Звучит цинично, но фактически верно. Я запер её на ключ на несколько дней, а сам выходил. Вскоре из Москвы позвонил Александр Никишин, глава издательства «Конец века», и предложил написать книгу о Жириновском. Никишина возмутило то, что Жириновский получил такое бешеное количество депутатских мест в Государственной Думе, он желал остановить Жириновского. Я сказал ему, что Жириновский получил свои места по праву сильного, и это нормально. Я хотел бы тоже остановить Жириновского, но по причинам, противоположным тем, по которым его желал остановить либерал Никишин. Я ведь работал с Жириновским и знал закулисную сторону ЛДПР. Бескрайний цинизм и полное безразличие Владимира Вольфовича к судьбе России и русских, его умелое приспособленчество, мимикрия националиста, всё это делало его тогда опасным человеком. Мы договорились, что я срочно мобилизуюсь и напишу книгу. Тираж предполагался 200 тысяч экземпляров. Никишин набрал денег на издание отовсюду. Помню, что вошёл тогда в долю даже главный редактор «Аргументов и фактов» Старков. Книгу я создал довольно быстро. И потому что хорошо знал материал, и потому что много думал над феноменом Жириновского. Деньги же от книги я намеревался истратить на издание газеты. Я отлично назвал своё произведение «Лимонов против Жириновского».

Издательство «Конец века» помещалось в здании «Независимой газеты» на 1-м этаже, в одной комнате. Издатель — обыкновенно существо одновременно тщеславное, прижимистое, капризное, истеричное. Саша Никишин не оказался исключением. Высокий, худой блондин из технарей, он обязан мне тем, что ещё в нашу первую встречу я навёл его на автора Суворова (Резуна). Я посоветовал ему издать «Аквариум». Он последовал совету и наварил на Суворове немало денег, потому что, благодаря моей наводке, стал первым издателем Суворова. 26 марта 1994 года он привёз меня из аэропорта в свою квартиру недалеко от Останкино, в сверхмногоэтажке на противоположной стороне от Останкинской башни. Никишин набрал номер Резуна в Лондоне и дал мне трубку. Суворов-Резун наградил меня многочисленными комплиментами, я его тоже — мой главный комплимент был такой: «Я дал бы вам Нобелевскую премию по литературе и расстрелял бы как предателя Родины». Компания вокруг никишинского стола (пришёл Шаталов, по-моему, была ещё Шохина из «Независимой газеты», до этого она работала в «Знамени», когда «Знамя» опубликовало мою книгу «У нас была великая эпоха») слышала разговор с Резуном и предложила, чтобы я и Суворов сделали совместную книгу «Переписка из двух углов». Из этой полупьяной затеи (Резун у себя в Лондоне хлестал джин) ничего не вышло, я этого не захотел. Никишин продержал меня у себя только одну ночь. Квартира у него была обширная, четыре комнаты, но я думаю, он побоялся оставлять меня под одной крышей со своей молодой женой. Потому на следующее утро он отвёз меня в разрушенный дом на Каланчёвке. Жителей дома эвакуировали несколько лет тому назад, и потому дом был разграблен и оголён до самых балок. В подъезде, где обитала подруга Никишина, Лена Пестрякова, была обитаема только одна квартира. Света в подъезде не было, а правая часть лестничной площадки была лишена дверей. И полов. Ступив в темноте вправо, можно было пролететь с третьего этажа до подвала. Там я поселился благодаря моему щедрому издателю-либералу. Впрочем, вскоре я привык к жизни в этом разграбленном доме и полюбил приглашать туда иностранных корреспондентов. Как правило, они много фотографировали и спешили убраться до темноты.

Мы заранее договорились с Никишиным о порядке оплаты. Однако всякий раз повторялась одна и та же сцена: декларация Никишина о том, что «книга идёт медленно», или «книга не продаётся», попытка уговорить меня переделать условия договора, заявление о том, что денег у него вообще нет, одни долги, и только после этого со вздохом откуда-то приносились деньги и отсчитывались. Он был одним из самых трудных моих издателей.

Помимо издателя — жмота и истерика, — у меня обнаружилась ещё одна проблема. Два моих партнёра, Дугин и Рабко, оказались друг другу противопоказаны. Один: высокомерный, с манией величия, поддерживаемой женой и «учениками», эрудит и поэт (он поэтизировал последовательно фашизм, православие, староверие, математику Ляпунова), тогда ему было 32 года. Второй — мальчик-мажор из провинции, сын well to do родителей из провинциальной номенклатуры, холерик, работоспособный и ленивый, быстро схватывающий студент, поверхностный и жизненно ловкий пацан 19 лет. Они стали враждовать. Как-то в гостях у художника Виграновского — у того был отличный портрет барона Унгерна — пьяный Дугин разбил тарелку на голове у Тараса Рабко. Тарас разумно вытерпел обиду. Он был из города Кимры, вообще-то ему обид выносить не полагалось по кодексу кимрян, кимричан. Все они, кого я знал, — были драчливые и криминальные ребята. Впрочем, Дугин в подпитии тоже был не подарок, однажды он вызвал (во время первой неудачной поездки в Смоленск) в таком состоянии на кулачный бой Кирилла Охапкина и изрядно намял ему бока. Дугин и Рабко терпели друг друга ради меня. И ради общего дела. Однако вражда между ними развивалась всё равно. Просто есть противоположные люди.

Летом 1994 года мы твёрдо решили издавать «Лимонку». В начале июня пришёл в квартиру на Каланчёвку Дима Кедрин с женой-дизайнером Катей Леонович. Дима развернул принесённый рулон и извлёк оттуда макет «Лимонки», и мы разложили его на полу. И склонились над ним. Наташа, уже приехавшая из Парижа на ПМЖ со мной, дабы прожить финальные полгода вместе, Тарас. Логотип «Лимонки» был написан прописью, граната рядом с логотипом уже существовала, но показалась мне слишком мелкой, и я попросил увеличить гранату. Уже существовали придуманные мною рубрики, в частности «Как надо понимать». Текст «зеркала» газеты был вклеен почему-то французский. Правда, впоследствии, когда было решено, что макетом и её вёрсткой будет заниматься Костя Чувашев, он поставил условие, что разработает новый логотип. Потому от макета Кедрина осталась только общая концепция.