Дмитрий Фёдоров - Здравствуйте, «скорую» вызывали?

Крыс приблизился, внимательно обнюхал мой палец и позволил, придерживая его своей когтистой лапкой, пару раз погладить по шелковому бочку. Очередной стереотип был разрушен. Действительно, очень занимательное и симпатичное животное. Уж не знаю, что у них там в голове перемыкает, когда они стаями города терроризируют, но этот представитель явно не был диким и кровожадным. И со старичком они явно нашли общий язык и полное взаимопонимание.

Мне пришлось потратить лишних десять минут, чтобы унять приступ смеха до слез и икоты, прежде, чем я смог внятно сообщить водителю следующий адрес вызова.

А ведь как мило все начиналось. «Кишечная колика. Подозрение на острый живот». Ничто не предвещало…

Молодое членистоногое (а как вы еще назовете трепетного молодожена?) в восторге от перспектив разнообразия сексуальной жизни и долгожданной вседозволенности, кинулся пробовать в постельной гимнастике все мыслимое и немыслимое. Интеллект провинциального хунвейбина не позволил творчеству зайти слишком далеко, хотя известную долю изобретательности и фантазии самец-новобранец проявил…

Этот «хреновый треножник» решил приласкать дражайшую супругу с помощью им же изобретенного сексуального аксессуара. Точнее, слегка переосмысленного кухонного аксессуара. Нет, чтобы обойтись обычной морковкой. Аксессуар оказался выполнен слегка не по ГОСТу и застрял в вентиляционном отверстии молодой жены.

Скорость эффективного лечения скорой превысила все рекорды. После моей вступительной фразы:

– Здрассте! Оррригинальный торт! Свечек правда маловато…

Пациентка, покраснев до оттенка «алый краснознаменный», экстремально натужившись, таки произвела отстрел секс-снаряда в сторону охальника. Охальник, еле увернувшись от кармического наказания, убежал на кухню поправлять здоровье припасенной водкой. Я с интересом заглянул в «дуло», оценил калибр и удовлетворенный тем, что «мортиру» не разорвало, тоже удалился на кухню писать максимально приличным языком карточку вызова.

Главное в таких ситуациях держать собственные клапана под неусыпным контролем. Иначе – беда! Чем изобретательнее в извращениях пациент, тем слабее у него чувство юмора. Не поймет он здоровый смех доктора! Ему же сострадание нужное, а не оценка его интеллекта. Вот и сейчас, я невероятным усилием воли сдержался и промычал что-то о сверхзанятости и ответственности при написании карты в ответ на вопрос печального эротомана:

– А как вы думаете, доктор, она на меня сильно обиделась?

Готовиться к занятиям на Станции невозможно, несмотря на паузу в вызовах. Советами замучают. Все всё знают, все всё уже сдавали, начинается поток замечаний и воспоминаний. В результате необходимый учебный материал плотно вытесняется хохмами и приколами. Главное потом, в институте, на зачетах или экзаменах в стрессе не перепутать то, что было написано в конспекте, и то, что на уши добрые коллеги навешали. Наконец убедившись в несостоятельности честных потуг «учиться, учиться и учиться», я сгреб конспекты и пошел искать приключений у «аквариума». Довольно быстро нашел, надо сказать.

Присев у стола в приемном покое, мирно дописываю карточку доставленного только что пациента с подозрением на острую язву желудка. Больница расположена в отдаленном городском районе, потока пациентов нет. Относительно спокойная обстановка позволяет мило беседовать с медсестричкой о разном. Как накаркал! С треском распахиваются двери, и в помещение врывается мужик с ребенком на руках. Вцепившись в его рукав, прицепом бежит взлохмаченная женщина с безумными глазами.

– Утоп!!! Помогите!!! В яму под септик упал!!! Ой, лихо!!! Ой, помогите!!!

– Давай сюда!!! – Медсестра успела метнуть на стол простыню.

На столе распласталось тело ребенка лет двух – двух с половиной. Белый, губы серые, ногти синие, зрачок широкий. Перевернул его на живот и приподнял за ноги. Изо рта полилась вода. Поднимаю тельце за ноги в воздух одной рукой. Медсестра помогает удержать. Пальцем отжимаю корень языка.

– Реанимацию сюда!!! Бегом!!!

Вокруг суета, беготня и невнятные возгласы. У ребенка нет сердечных тонов, нет дыхания. Начинаю массаж. Пока в приемном выковыривали из укладки мешок амбу с детской маской, успел несколько раз дохнуть мальчишку «рот в рот», продолжая качать сердце. Никакого отклика. Влетает команда в синих колпаках. Гонят каталку на пневматике и с монитором. Выхватывают у меня ребенка. Отдаю, сам отпрыгиваю в сторону, отжимая присутствующих и сочувствующих к стене. По себе знаю, насколько мешает бесконтрольная суета рядом с местом действий шок-команды. Снова хлопают двери, каталка исчезает под удаляющийся дробный топот.

Начинается адреналиновый отходняк. Трясет так, что зубы клацают. Родители, вцепившись друг в друга, смотрят на нас, мы на них. Все молчат, но тишина эта громче грохота камнедробилки. Или это собственное сердце так колошматит кровью по сосудам?

Проходит минут десять. Я успеваю дописать следующую карточку вызова. «Побольше напишешь – поменьше просидишь» – спасительная мантра у скоропомошников. «Был? Работал? Пиши!» Иначе другие напишут. А вот что им в голову взбредет – тебе неизвестно. Некоторые присутствующие уже накатили по тридцать капель настойки пустырника, некоторые нюхают ватку с нашатырем. В дверях появляется доктор-реаниматолог. По его замороженной мимике мне становится понятно, что ребенок не выжил. Не давая секунды на размышление, тот обращается к родителям:

– Как давно ребенок перестал дышать? Как долго вы его не видели?

Из сбивчивого рассказа обоих горе-родителей становится понятно, что они ребенка потеряли из виду минут на сорок. А гулял он в огороде, как раз на краю злосчастной ямы, до трети заполненной дождевой водой. Как он соскользнул туда, да еще и головой вперед, никто не видел. Сколько пролежал в воде – тоже непонятно…Пока выхватили из воды, пока трясли, пока бежали по улице до больницы – прошло еще минут восемь-десять. Исход понятен. Чуда не будет… Крик, вой, плач…

Тут нахлобучивает меня самого. Приходит понимание, что реанимировал и дышал «рот в рот» трупу. Еле успеваю добежать до туалета. Вывернуло, как у нас говорили, на пятилетку вперед. Не могу избавиться от чужих вкусов и запахов. Понимаю, что все это невротическая реакция, может быть даже, своего рода, истерика, но остановиться не могу. Непрерывно полощу рот, умываюсь, мою руки, содрал с себя халат… Доктор из реанимации заглядывает ко мне, спрашивает, что случилось. Объясняю как могу. Тот хмуро рассматривает мое перекошенное лицо и приглашает за собой. Поднимаемся в ординаторскую. Доктор звонит кому-то по телефону, кладет трубку и поясняет: