Марта Кетро - Рассеянная жизнь

И потому Поль сделала каменное лицо, наглухо замолчала, уставилась в сторону, а как только парни отошли за выпивкой, сбежала. Машенька, добрая душа, из солидарности ушла вместе с ней и потом потрясенно расспрашивала, что это было. Ответ «он мне понравился» ничего не объяснил, она ни разу не видела столь яркого и самобытного проявления женского интереса. Поль и сама огорчилась. Одно дело — понятная осторожность, а другое — откровенная паника при взгляде на красавчика.

— Не поверишь, — сказала психологически подкованная Машенька, — но так выглядят незаконченные отношения.

— Да ладно, я больше года свободна, откуда?

— Помнишь, ты говорила, что Нико из тебя всю кровь выпил?

— Да, это было тяжко, но не так чтобы В-пять ранил, С-пять убил. Я давно забыла, глупая история. — Поль не желала присваивать какую-то особую значимость мужчинам, которые её не полюбили.

— Длиной в два года.

— Но, когда неудачный мужик мешал новому роману?

— А вот! Пока не закроешь для себя обиду…

— Да я особо и не… Ну то есть я теперь ещё и идиотка, а не просто социофоб. Хорошо, спасибо за версию.

Та странная связь протекала между двумя городами, Поль жила в Москве, а он в полутора часах езды по Горьковскому, в Ногинске. Собственно, они и познакомились в электричке, зимой, когда Поль навещала маму, а он возвращался от очередной женщины, которая «опять сломалась». Его отношения обычно развивались по одному сценарию — увлеклись, переспали, было хорошо, но подружка начала давить, давить, давить и передавливала. Иногда в дело вмешивалась ревность, он и сам был недоверчив, и женщинам своим часто давал повод. А ещё они зачем-то хотели его изменить, сделать более ручным, комфортным, трезвым (во всех смыслах этого слова), в общем, вели себя, как дуры. Притом брал он их умными, самостоятельными и деликатными, но почему-то все потом портились, удивительное дело. Поль рядом с ним продержалась дольше прочих, несколько месяцев было вообще отлично, они много смеялись с той самой первой встречи, когда увидели друг друга в переполненном вагоне. Он недолго её рассматривал через проход, встал, подошёл к женщине, сидевшей напротив Поль, с минуту что-то пошептал на ухо и та вдруг расцвела, закивала и поднялась. Он уступил ей своё место у окна, а сам устроился с краю, посмотрел на Поль и сказал:

— Вот так в вашей жизни появился Нико.

Не поспоришь, появился и задержался на пару лет. Начиналось всё чудесно, раз в две недели Поль с утра ехала к маме, проводила с ней несколько часов, а потом садилась на автобус до Ногинска и уже через двадцать минут оказывалась в старой хрущёвской пятиэтажке, в запущенной квартире, в постели, в объятиях. Нико, несмотря на свои почти сорок, проведённые в небрежении здоровьем и здравым смыслом, был хорошим любовником. А ещё он весёлый, умный и умел не пить, когда ждал женщину. К приезду Поль прибирал в доме, который становился почти уютным — ортопедический матрас на полу возле окна, зеркало напротив, компьютерный стол, в углу большое кресло, торшер, книжные полки. Была ещё вторая комната, куда Поль не ходила — она подозревала, что во время уборки он стаскивает туда одежду и всякие мелочи, обычно разбросанные повсюду, а после ухода Поль бардак опять расползается по квартире. Нынешняя бедность его жилища причудливо сочеталась с остатками былого благополучия, Нико привык к дорогим вещам, предпочитая иметь быстрый лёгкий ноутбок, планшет и большой смартфон, зато питаться макаронами, довольствоваться двумя парами джинсов и пятью заношенными майками. Он строил несложные сайты и жил от заказа до заказа, но постоянно намекал на большие бизнесы, бывшие у него в начале нулевых, отчасти нелегальные, которые принесли ему эту квартиру, несколько шрамов и манеру всегда садиться лицом к двери.

Иногда Поль оставалась у него на несколько дней и тогда он готовил для неё жареную картошку, водил гулять в парк, показывал по вечерам свои любимые фильмы, а ночью трахал так, что она оставалась довольна. Потом уезжала, а через неделю он являлся к ней в Москву, и тогда она становилась хозяюшкой и развлекала его, как умела. Обедали обычно в кафешках, Поль старалась за обоих платить сама, ведь он бы один туда не пошёл, ему дорого. Он из гордости не заказывал слишком много, но Поль хитрила, брала себе по два блюда, клевала чуть-чуть, остальное отдавала ему. Мужское самолюбие слишком хрупкое и напрямую связано с потенцией, это она знала и до Нико, но с ним убедились на практике.

…В ту весну она всё думала: надо будет сказать, что я его люблю. Но никак не могла выбрать подходящий случай. Это бессмысленно делать в постели, там фразы ничего не стоят, после мелких ссор прозвучит жалко, во время романтических пауз при свечах — банально, а при расставании в словах нет никакого веса — на вокзале, например, чего ни ляпни, понятно, что от нервов. Иногда собиралась нашептать на ухо, пока он спит, но хотелось бы обойтись без киношной дешёвки. Правильно было говорить, когда чувствовала — стоя в дребезжащем автобусе, пока рассматривала медленные улицы, вытянув шею и положив подбородок на его плечо, как это делают лошади и все маленькие влюблённые женщины. За завтраком, хотя у обоих хмурые помятые физиономии, в магазинной очереди в кассу. И ещё в машине, ночью, когда они ждали случайного человека, и у Поль поднялась температура под тридцать девять: жизнь могла вести себя как угодно — приостановиться, закончиться совсем или пойти в любом ритме и направлении, — потому что время вовсе перестало быть и Поль перестала быть, чуя только свой левый бок, которым привалилась к нему, и половину головы, и плечи (на них лежала его рука), а всё остальное онемело от озноба и жара. Она смотрела на отблески фар, пробегавших по нему, по ней, по ворсистым чехлам сидений, и думала, что вот подходящий момент, но сил же никаких нет.

Каждый раз собиралась, но потом просто улыбалась. Она очень много улыбалась ему в ту весну.

«Как только скажу, всё кончится, — думала Поль. — Он получит очередную звёздочку на фюзеляж, а она очередное “не ври”».

Мужчины никогда ей не верят. Они не верят, пока Поль молчит, но у неё сохраняется иллюзия, что если сказать, всё сразу изменится: рука отпустит горло, камень свалится с печени, она отдаст ответственность и освободится — я люблю, а ты уж делай с этим что-нибудь. Магия, которая так прекрасно действовала на неё, должна бы работать и с ними, но не работала. Чужая любовь опутывала её с головы до ног, а из своей она не умела сплести ни силка, ни фенечки.

Раз за разом этот трюк проваливался: Поль протягивала подарок, а они смотрели с некоторым недоумением, как на кусок тёплого кровавого мяса, и приходилось небрежным жестом прятать его куда-то, делая вид, что это всё случайно.