Вионор Меретуков - Млечный путь

Я включил телевизор и удобно расположился в кресле. Поставил на журнальный столик сковородку с яичницей-болтуньей, посыпал ее кайенским перцем, соорудил гигантский бутерброд с полтавской колбасой и принялся ждать новостной передачи. И вот часы пробили девять. Все было как всегда. Запись вчерашней речи премьер-министра, сдержанно поругивающего подчиненных за нерадивость и медлительность, репортаж о тульском умельце, собравшем вертолет из клистирных трубок, кадры из Непала о страшном землетрясении и в конце — спорт и погода. Была и сенсация, прилетевшая с островов Туманного Альбиона: в Лондоне во время рождественской суеты четыре грабителя, переодевшись в форму адмиралов британского военно-морского флота, совершили вооруженный налет на банковское хранилище, похитив оттуда бриллиантов на общую сумму примерно в 200 миллионов фунтов стерлингов. Эти 200 миллионов меня ошеломили. Я даже подскочил в кресле. Вот это я понимаю! 200 миллионов! Каков размах! Каков куш! Какое величие замысла! И что я со своим жалким миллионом и карнавальной шубой на ватине.

Я перевел взгляд с экрана на окно. Снег крупными хлопьями и хмурое небо. Унылая пора, унылей не бывает. До весны еще месяца три-четыре. «В декабре далеко до весны, ибо там, у него на пределе, бродит поле такой белизны, что темнеют глаза у метели…»

Надо бы купить зимнее пальто, рассеянно думал я, старое износилось почти до дыр. Можно было, конечно, обойтись шубой Деда Мороза и шапкой со звездочками из фольги. А что? Напялить на себя все это и марш-марш на работу. Я представил себе, как еду в метро, как, сопровождаемый глумливыми возгласами, поднимаюсь по эскалатору, как, постукивая посохом, задираю прохожих, как вхожу к себе в редакцию.

Я лениво покусывал бутерброд и говорил себе, что напрасно я был так груб с Тамарой Владимировной. Надо бы позвонить, извиниться…

Мои невнятные раздумья нарушил телефонный звонок. Она?..

— Дурак! — услышал я резкий голос Корытникова. — Ты грохнул совсем не того!

Я вхолостую двигал челюстями и молчал.

— Дурак! — со злобой повторил он. И повесил трубку

Через час я был у Корытникова. Не скажу, что он встретил меня с распростертыми объятиями.

— Ты укокошил не того! — набросился он на меня. — Как зовут… как звали этого… твоего?..

— Генрихом…

— А по отчеству?..

— Черт его знает! Он сказал, что забыл…

— Ты грохнул Генриха Натановича! А надо было — Генриха Наркисовича! Ты спровадил на тот свет Генриха Цинкельштейна, крупного фальшивомонетчика, живущего… вернее, жившего этажом ниже! Ты ошибся дверью, раззява!

— Не понимаю, как это произошло… — произнес я озадаченно. — Но я искренне сожалею и готов принести глубочайшие соболезнования родным и близким покойного.

— Не юродствуй! Теперь в тот дом и не сунешься. А там, сударь ты мой, алмазы и сапфиры! Теперь на этом деле крест можно ставить! Вот что ты наделал!

Я подозрительно посмотрел на Корытникова.

— Откуда ты знаешь, что я грохнул не того?

Корытников некоторое время молчал, буравя меня злыми глазами.

— А на что охранник в подъезде? Он что, не человек? Информаторы на то и информаторы, чтобы информировать, а уж за деньги и портвейн…

Корытников подошел к книжному шкафу и забарабанил костяшками пальцев по застекленной дверце. Я присмотрелся к книжным полкам. Ровные ряды книг. Одинаковые золотые корешки. Я напряг зрение. «Тарас Бульба», — прочитал я. И так на всех книгах! Корытников перехватил мой взгляд и слегка смутился.

— Ну да, «Тарас Бульба». Что ж тут необычного? Я раньше приторговывал книгами, — раздраженно объяснил он. — Шестьсот одинаковых томов.

— Шестьсот Гоголей?

— Да, шестьсот! — с вызовом выкрикнул он. — На черный день. Никто не знает, как повернется жизнь.

— Между прочим, — произнес я еле слышно, — я обнаружил у него в сейфе миллион долларов. Наличными.

— Сколько?! Миллион?! Что значит — обнаружил?

— Я его изъял.

Корытников перестал барабанить по стеклу.

— Странная история… — пробормотал он. — И все-таки как это тебя, братец, угораздило так ошибиться?

— Сам не понимаю. Но я готов исправиться. Может, вернуть?..

— Кому? Ты же не можешь примчаться в морг, растормошить мертвеца и сказать ему: простите, мол, убил я вас по ошибке, вот ваш миллион в целости и сохранности.

— Может, вдове? Впрочем, перед смертью он признался, что ненавидит свою жену.

— Ты трепался с клиентом?! — взвился Корытников. — Ты что, парикмахер? Или, может, психоаналитик? Если тебя необоримо тянет к разговорному жанру, обратись ко мне — я всегда к твоим услугам. И учти, на тебя сейчас охотится вся московская полиция.

— Она охотится не на меня. Она охотится на Деда Мороза. На мне были валенки, атласная шуба и шапка с блестками.

— И, конечно, ватная борода! — Корытников не скрывал сарказма. — Оригинально! Интересно, кто тебя надоумил так вырядиться? Уж не Станиславский ли?

— Ты же сам учил меня творчески подходить к делу!

Корытников покачал головой и строго посмотрел на меня.

— Не наследил?

— Я действовал согласно инструкции, — по-военному отрапортовал я.

— Бескровно? Красиво?

— Насчет красоты не знаю. Да и какая там, к черту, красота? Убийство — оно и есть убийство. Но крови не было, это точно. Ни капельки. У меня спицы из особого сплава, — похвастался я, — сверхтонкие и сверхпрочные, на оборонном заводе изготовили. Бабка ими вязала деду тончайшие рейтузы из австралийской шерсти. Заточены под особым углом. Вошли, как в масло, и никаких следов, даже пятнышка не осталось. Пусть теперь следователи поломают голову.

— Станут они тебе ломать голову из-за какого-то фальшивомонетчика, — отмахнулся Корытников.

— Не ты ли только что сказал, что на меня охотится вся московская полиция?

— Мало ли что я сказал, — проворчал он. — Скорее всего, напишут: умер от инфаркта. Тем более что…

— Тем более что покойный был гипертоником, — подхватил я.

Корытников подошел к окну. Он стоял ко мне спиной и смотрел, как валит снег.

— И что же мне теперь делать? — нарушил я молчание.

— А ничего не делать.

— А миллион?

— Можешь растопить им печку: он фальшивый. Это стопроцентно. Ходи на работу, как будто ничего не случилось. Сиди себе спокойно в своем издательстве и не рыпайся. Учись терпению. Умей выжидать. Учись у кота, который сидит возле сахарницы, в которую попала мышь. Кот сидит себе и жмурится: он знает, мышь никуда не денется, мышь достанется ему. Вот он и сидит, вот он и жмурится. От сладостного предвкушения. Иной раз предвкушение наслаждения по силе ощущений сродни самому наслаждению. С особой остротой и болезненностью, — Корытников продолжительно зевнул, — начинаешь это понимать тогда, когда тебе переваливает за шестьдесят.