Марина Степнова - Хирург [litres]

Щипцы для извлечения желчных и почечных камней вертикально изогнутые. Щипцы для извлечения осколков костей. Щипцы для носоглотки окончатые. Щипцы для операций на носовой перегородке. Для тампонирования горла и глотки большие. Для оттягивания матки. Щипцы для захватывания ушка сердца.

– Спасибо, Алина Анатольевна. – Хрипунов вежливо кивает головой, имя администраторши размазывается по небу, как сливовое повидло. – Меня не будет (маленькая пауза, чтобы умножить расстояние на время и приплюсовать минимальный технологический зазор на национальное разгильдяйство)… четыре дня. На этот период все операции отменяются. Прием будет вести Константин Львович.

Администраторша сглатывает в такт каждой фразе, и подбородок ее прыгает, как автомат Калашникова в неловких лапах новобранца.

– Ваша соседка… Нина Николаевна… – опять начинает она, но Хрипунов уже не слушает, он несет по коридору безупречно прямую, спокойную спину, отчетливо щелкая тонкими подошвами дорогих туфель. Мы вам очень сочувствуем, дорогой Аркадий Владимирович, – беззвучно бормочет вслед администраторша, и очки ее переполняются стародевическими слезами – чистейшими, тяжелыми, дымящимися, как напалм. Она сама только в прошлом году схоронила мамулю и, спасибо Аркадию Владимировичу, сразу выправила памятник, оградку, засадила все бархатцами, мамуля любила бархатцы, и цветут они с мая и до заморозков, не забыть прямо сейчас отправить телеграмму, чтобы не торопились хоронить. Администраторша протирает вспотевшие окуляры крохотным носовым платком, смахивает с очков налипшие махры и, деликатно шмыгая носом, семенит к своей стойке у самого входа в клинику.

Уже через пару часов потрясенная Нинка Бабкина, старая, скрюченная от артроза, но по-прежнему деятельная и бессмертная, как вирус, будет показывать соседкам длиннющую телеграмму, из-за желтоватых бумажных полос похожую на окно, заклеенное от бомбежки. Смотри-ка, мать все ж есть мать, проняло-таки Хрипуненка, а то двадцать с лишком лет носа не казал, шлепок коровий, отца без него схоронили, тока деньги и слал, а что Татьяне с его денег, одна-одинешенька померла, чисто дворняга под забором. А тут нате вам – без меня не хороните, буду среду, люблю, скорблю, безутешный сын Аркадий.

Через те же пару часов – укладывая в душную пасть багажника спешно собранную экономкой дорожную сумку, похожую на пафосный батон из виттоновской кожи, и ящик с пятилитровыми бутылками питьевой воды, и я же сказал, что портплед не нужен, Светлана Григорьевна, и уберите пирожки, это даже не смешно – Хрипунов наконец признаётся сам себе: мама умерла. И совершенно ничего не чувствует. Совершенно ничего, кроме острого нежелания тащиться неизвестно куда через всю эту волчью, волчью страну.

Стамеска Воячека желобоватая. Стамеска Воячека плоская. Шило Воячека. Шило трехгранное. Рашпиль с насечкой, обратной и прямой.

Хрипунов и думать про Клоуна забыл, поглощенный реальной жизнью, которая – впервые на его памяти – норовила вправиться в нормальное русло, стать обычной, нормальной, человеческой, в конце концов. После ординатуры его без слова оставили в челюстно-лицевой, огромное отделение, между прочим, и столичная больница, московская, и в планах маячило – как только освободится ставка – место пластического хирурга в получастной клинике, хотя на кафедре общей хирургии рвали волосы от отчаяния, и завкафедрой лично трижды вызывал Хрипунова на откровенный разговор, туманно рассуждая о благородной науке и подвиге высокого служения, пока не признался, крякнув, что сроду не встречал такого одаренного хирурга, а я ведь, Аркадий Владимирович двадцать пять лет преподаю и сорок оперирую, навидался, слава Богу, всякого, но таких рук, как ваши, не встречал. Сколько вам лет? Двадцать девять всего? Невероятно! У вас, Аркадий Владимирович, большой дар – уж не знаю, правда, Божий ли, но пациентам это, если честно, без разницы. Зачем вам эта пластическая хирургия – Господи, носы, животы, жирные тетки! Я понимаю, вы человек молодой, вам деньги нужны, тем более что времена сейчас, мягко говоря… Но Аркадий Владимирович, дорогой, вам нельзя размениваться, оставайтесь на кафедре, лет через пять будете самым молодым в институте профессором – я обещаю, но и не в этом даже дело, речь вполне может идти о создании новой хирургической школы, вашего имени школы, Аркадий Владимирович, уж поверьте старику – мне давно ничего не нужно, лучше подумайте, сколько людей вы можете спасти… Реально спасти, по-настоящему – от смерти.

Хрипунов вежливо вертел в крепких пальцах чашку с желтеньким кафедральным чаем: ему было плевать на людей с их неминуемой смертью, ему даже на свою собственную смерть было плевать: детство, проведенное в морге, избавляет, знаете ли, от ненужных сантиментов. И потом, Хрипунов прекрасно знал, что в смерти человек все равно беспросветно и совершенно одинок, собери вокруг хоть сотню гениальных врачей – в сущности, в человеческой жизни есть только два момента такого великого, абсолютного одиночества – рождение и смерть. А пластическая хирургия – это интересно. Мне интересно, Кирилл Леонидович. Потому что это единственная для врача возможность не увечить, а творить. А деньги тут, честное слово, ни при чем.

Это была правда. Деньги интересовали Хрипунова еще меньше людей. Именно поэтому они пришли к нему сами.

Одному Клоуну известно, как он разыскал Хрипунова после двухлетней разлуки. Съемное жилье за это время пришлось сменить три раза: поспевая за взбесившимися ценами, Хрипунов все дальше забирался в глушь столичных трущоб, и похоже, последнее приобретение – восьмиметровая комната на краю московской географии – тоже скоро станет не по карману, и придется искать убежище в Подмосковье, что и неплохо, потому что в электричке можно сколько угодно спать. И почти столько же читать.

Впрочем, наверно, Клоун просто разослал своих шестерок по всем московским больницам или напряг частных сыскарей, в ментовку он бы сроду не сунулся, вор известный, авторитетный – западло. Но – разыскал. Вплыл прямо в ординаторскую, солидный, благоухающий, степенный, в невиданном деловом костюме, отливающем сталью и шерстью, и дурацком галстуке в цирковой развеселый горох. За спиной маячат две гориллы в стандартных кожаных куртках и шуршащих спортивных штанах и подпрыгивает встревоженная медсестричка, вскрикивая про часы посещения и нельзя без халатов в отделение, ну что вы за люди, Аркадий Владимирович, я правда говорила, что нельзя.

Хрипунов встал из-за стола, честно пытаясь вспомнить, нет ли в какой палате подходящего посетителям раскуроченного братка, но увидел шрам, перекосивший рот неузнаваемого господина, и тут же, потянутое приметным келлоидным рубцом, выплыло имя: