Рейчел Каск - Транзит

Я сказала, что это должно быть интересно – наблюдать за людьми, когда они не видят тебя, и что, мне кажется, с детьми часто получается так же: они становятся свидетелями, чье присутствие не принимается в расчет.

Строитель меланхолично рассмеялся.

– Так и есть, – сказал он. – По крайней мере, пока не начинается бракоразводный процесс. Тогда всем становится важен их голос.

Иногда, продолжил он немного погодя, клиенты как будто забывают, что он человек: в их сознании он становится продолжением их собственных желаний. Часто его просили сделать то, с чем раньше было принято обращаться к слугам; обычно это бывали какие-то незначительные вещи, но иногда – что-то совсем бесцеремонное, так что он даже сомневался, правильно ли расслышал просьбу. Его просили погулять с собакой, забрать вещи из химчистки, прочистить туалет, а однажды – он рассмеялся – разуть одну даму: туфли были тесными, и она никак не могла снять их сама. Его разве что не просили, он извиняется за выражение, подтереть кому-нибудь задницу, но он не сомневается, что в принципе и такое возможно. Конечно, добавил он, в армии тоже было всякое. Когда люди получают власть над другими, сказал он, никогда не знаешь, чего от них ожидать. Но здесь баланс власти другой, так как клиенты могут ненавидеть тебя и презирать сколько угодно, но ты им нужен просто потому, что они не знают, как делать то, что умеешь ты.

– Моя бабушка была домработницей, – сказал он. – Я помню, она часто говорила, что всегда поражалась тому, как плохо люди умеют обходиться без посторонней помощи. Они не могут разжечь огонь, сварить яйцо, они не могут даже самостоятельно одеться. Как дети, говорила она. Впрочем, сама она, – добавил он, – даже и не знала, каково быть ребенком.

У него есть несколько коллег, продолжил он, которые из-за этого потеряли всяческое уважение к своим клиентам; отсутствие симпатии может сделать из тебя опасного человека. Людям вроде вас, сказал он мне, не стоило бы связываться с такими работниками. Но безразличие, почти тоска, которая происходит из слишком глубокого понимания стремлений и представлений других людей, тоже опасно: утомительно постоянно погружаться в нюансы одержимости клиента, быть инструментом его желаний, оставаясь при этом блюстителем возможностей. Бывало, он целый день отдирал новую плитку, которую сам же положил за несколько дней до того, потому что клиент решил, что она неправильного цвета, или часами строил туалет, что было равнозначно стоянию на улице под водопадом, и в конце концов, когда он возвращался домой, у него не оставалось энергии на то, чтобы следить за собой и интересоваться тем, что происходит в его жизни. Он разбирал и выносил на помойку кухни, которые никогда не смог бы себе позволить; он клал такие дорогие деревянные полы, что клиент стоял над ним всё время, пока он работал, и говорил быть осторожным. А иногда у него были клиенты, которые понятия не имели, что им надо, и хотели, чтобы он дал им совет, будто годы физического труда превратили его в авторитетное лицо. Смешно, сказал он, но когда кто-то спрашивает мое мнение или интересуется, что бы я сделал с жилой площадью, я всё чаще и чаще представляю, что живу в совершенно пустом пространстве, где все плоскости прямые, а углы сглажены, где нет ничего – ни цвета, ни материала, ни, может быть, даже света. Но клиентам я обычно об этом не говорю, сказал он, не хочу, чтобы они думали, что мне всё равно.

Он посмотрел на массивные часы на запястье и сказал, что ему пора идти: он припарковал свой фургон неподалеку, а с инспекторами дорожного движения здесь лучше не сталкиваться. Я проводила его на улицу, которая в этот серый день была тихой. Мы остановились у нижних ступеней и вместе посмотрели на дом, который снаружи выглядел как все остальные дома поблизости. Это были компактные, трехэтажные викторианские здания из серого кирпича, каждое с двумя лестницами: одна вела к входной двери, вторая спускалась в подвал. Дверь на цокольный этаж находилась прямо под входной, так что ступени образовывали тоннелеобразное пространство, напоминающее устье пещеры. На первых этажах домов были эркеры, которые слегка выступали вперед, так что, если встать в них, возникало ощущение, что ты висишь над улицей. Женщина в одном из домов по соседству стояла у такого окна и смотрела на нас.

– Не так уж плохо выглядит с этой стороны, да? – спросил строитель. – Никогда и не подумаешь.

Он стоял, тяжело дыша и уперев руки в бока. Он сказал, что у него только что отменилась одна работа, и, если я хочу, он мог бы привезти своих ребят прямо сейчас. Иначе мы увидимся уже ближе к Рождеству. Он назвал приблизительную сумму – она была ровно вполовину меньше, чем просили другие рабочие. Некоторое время его прищуренные глаза осматривали фасад, будто искали что-то, что могли пропустить раньше, какой-то знак или подсказку, чего ожидать. Наконец они остановились у входной двери, над которой располагался любопытный элемент декора – отлитое в гипсе человеческое лицо. Такие лица были на всех домах, где мужские, где женские, и все разные; глаза смотрели слегка вниз, будто допрашивая человека, стоящего на пороге. На соседнем доме было лицо женщины с девичьими косами, тщательно уложенными вокруг головы. На моем доме был мужчина с густыми бровями, выступающим лбом и длинной заостренной бородой. Было в нем, или, по крайней мере, мне так казалось, что-то отеческое, что-то от Зевса. Он смотрел сверху, как бородатый Бог на религиозном полотне, наблюдающий за столпотворением внизу.

Строитель сказал мне, что его ребята приедут быстро, будут к восьми в понедельник. Мне следует убрать и накрыть пленкой все вещи. Если повезет, мы приведем всё в порядок за несколько недель. Он посмотрел на цокольный этаж, где грязный тюль завешивал маленькое окно. Из квартиры внизу слабо доносился лай собаки.

– Только это не исправишь, – сказал он.

Он спросил, смогу ли я найти другое жилье в такие короткие сроки. Квартира превратится в строительную площадку: будет много грязи и пыли, особенно в начале. Я сказала, что для себя пока ничего не нашла, но мои сыновья смогут поехать к отцу и остаться у него. Прищурив глаза, он посмотрел прямо на меня.

– Он, получается, живет неподалеку? – спросил он.

Если с детьми всё улажено, продолжил он, мы должны справиться. Теперь никто не будет переживать хотя бы из-за них. Он сказал, что рабочие могут не трогать до последнего одну из спален. Когда они закончат со всем остальным, сказал он, я смогу переехать в другую, которая уже будет готова. Он открыл дверь своего фургона и забрался внутрь. Я увидела, что внутри валяется куча картонных стаканчиков из-под кофе, упаковка от еды и клочки бумаги. Как я и говорил, уныло сказал строитель, работа предполагает постоянные разъезды. Иногда он проводит в фургоне целый день и завтракает, обедает и ужинает в нем. В конце концов оказываешься в окружении своих же объедков, сказал он, качая головой. Он завел машину, захлопнул дверь и, пока трогался, опустил окно.