Ася Долина - У него ко мне был Нью-Йорк

Я сижу в этой кофейне по вечерам, медленно пью свой крепкий чёрный макиато и пишу тексты, которые могли бы быть полезны мне в прошлом.

Ты этим тихим московским вечером пожалей себя. Пощади себя.

Поутешай себя и укутай пушистым клетчатым пледом на шесть холодных месяцев вперёд.

Как легко поётся колыбельная дочке, как плавно скользит ладонь по её шёлковым волосам.

Но как пригреть на груди саму себя, когда всё внутри топорщится, встаёт колючками сердитого ежа.

А ты перешагни это ощущение, ловко перескачи его, как если бы у Снегурочки всё-таки вышло пролететь над костром.

Как ты устала.

Как ты вымоталась складывать каждый день эту головоломку из тысячи деталей, сколько разных грузов на твоих голых плечах, и никто не хвалит вечером.

Закрой глаза, поймай ветер, пусть он сделает твоё тело лёгким, а движения — плавными. Если бы только дали волю, ты бы домечталась и до того кристально чистого пейзажа с обложки журнала о путешествиях.

А на ней, помнишь, — маленький белый дом с гранатово-красной крышей и с видом на далёкое открытое море. Когда с океана приходят ветра.

Оглянись, разбери этот день на атомы и посмотри, сколько смыслов принесла миру твоя душа.

Твои колыбельные и сказки на ночь. Как много тепла в твоём доме потому, что ты в нём живёшь, мама. Как меняется освещение в каждом углу твоего дома, когда порог переступаешь ты. Мама.

Жена.

Сестра.

Дочка.

Ну, кто ты сегодня?

Ты этим вечером пожалей себя, кем бы ты ни была днём.

Поутешай себя и укутай пушистым клетчатым пледом на шесть холодных месяцев вперёд.

А потом я снова переношусь в настоящее время от громкого автомобильного сигнала — прочь с дороги! Стою на пересечении Тридцать первой и Шестой авеню, уткнувшись, как всегда, носом в телефон. Строчу текст для сториз.

Вокруг спешит в разные стороны Нью-Йорк, он готовится ко Дню святого Валентина. День, который в Москве хотелось проспать, помнишь? Вдруг вкрадчивый низкий женский голос с хрипотцой справа: «Are you texting Jesus, sweetheart?» [16] Ты что, пишешь Иисусу, милочка?

Поднимаю глаза: на меня смотрит чудаковатая дредастая афроамериканская бездомная старушка с огромными добрыми глазами. Телега с жалким барахлом, косяк, ноги в стоптанных тапках поверх толстых носков, огромное одеяло вместо верхней одежды.

«Today is a church day, so he’ll read your message» [17] Сегодня церковный день, поэтому он точно прочтёт твоё сообщение. , — и исчезла в толпе.

Ну, я и правда отправила сообщение в никуда. Раз прочитают сегодня. Я попросила здоровья одному очень близкому человеку.

А мне самой на данном этапе ничего не нужно. Когда-то очень просила любви. Текстовые сообщения готова была отправлять Богу. Но почему-то меня услышали.

Или вот тоже. Нижний Ист-Сайд. Пара бездомных с собаками на поводках. Он и она. Оба белые и молодые, лет по двадцать. Татуировки, длинные спутанные волосы, тельняшки и грязные старые джинсы.

Они собрали все свои вещи в телегу из супермаркета и куда-то явно перебираются сегодня.

Они явно ссорятся.

Девушка вдруг обижается на парня и уходит от него прочь, на другую сторону улицы.

На середине пешеходного перехода она останавливается и рассерженно кричит ему: «I’m doing the best I can for us, ok?» [18] Я делаю для нас всё, на что я способна, ок?

У каждого свой День святого Валентина.

Пятилетняя дочка моих друзей Стелла, совершенно пиксаровский персонаж с соломенной причёской и смеющимися голубыми глазками, каждое утро едет в школу на поезде по линии 6. Со своим папой. Зелёная ветка нью-йоркского метро. Из Бронкса в Верхний Ист-Сайд.

В семь ноль-ноль она уже стоит с рюкзачком за плечами на платформе среди уткнувшихся в айфоны замороченных деловых взрослых и с трепетом смотрит в чёрный туннель. Она ждёт своего поезда. Она вглядывается во тьму уставшего старого метрополитена в ожидании чуда. И вот обшарпанные стены озаряются ярким светом далёких фонарей, и наконец появляются два белёсых зрачка электрички.

Лицо Стеллы обдувает подземный ветер, волосы развеваются, и она с восторгом машет машинисту, который тянет вагоны к началу платформы. Это происходит каждое утро уже пять месяцев подряд, именно столько Стелла ходит в школу. Водители к ней уже привыкли, и они машут ей в ответ, а иногда даже приветственно гудят-бибикают.

И вчера утром Стелла тоже ехала в школу со своим папой и стояла на платформе ровно в семь ноль-ноль. И снова — взрослые в офисных костюмах вокруг. И вот показывается электричка, Стелла впадает в привычный восторг и машет-машет водителю. Но странное дело: поезд едет медленнее обычного. Стелла стоит посреди платформы, а вагоны еле тащатся, пассажиры в нетерпении заглядывают в окна машины.

«Папа, почему поезд сегодня едет так медленно?»

«Понятия не имею, малыш. Ты же знаешь, у нас в городе вечно задержки транспорта!»

А поезд всё замедляет ход. И вот кабина машиниста останавливается прямо напротив маленькой девочки, стоящей на платформе. Окошко опускается, и незнакомый афроамериканский дядька протягивает ей красную коробку конфет в форме сердечка.

«Happy Valentine’s! Every day I see you here and my day becomes brighter because of a little girl standing here on platform and waving!» [19] С Днём святого Валентина! Я каждый день вижу тебя здесь и сразу понимаю, что день будет хорошим благодаря маленькой девочке, которая стоит на платформе и машет!

Он снова немножко разогнался и, спокойно доехав до края платформы, посадил в поезд торопливых пассажиров и поехал себе дальше, повёз Стеллу в школу.

А корреспонденты вечерних новостей нашли этого 47-летнего работника метро и взяли у него интервью. В финале он попросил журналистов передать его сообщение маленькой девочке Стелле. «Для всего города мы, машинисты, остаёмся невидимками, но не для тебя. Сегодня утром, покупая шоколад жене и дочке, я захотел прихватить коробочку и для чудесной девочки. С Днём святого Валентина!»

Нам с детства внушали, что всё это — интимное, изнаночное. Что любовь можно сглазить, проглядеть, упустить, что о ней нельзя писать, её нельзя описывать.

Я же тихо себе пишу, плету фенечку, я думаю, это полезно читать тем, кто утратил веру в неё, как в единорога. Пишу о ней уже три года и ни разу не пожалела о том, что ослушалась тех, кто говорил, что писать нельзя.

Когда я была крошкой и родителям удавалось летом вывезти меня на море, я заходила по пояс в солёную воду и играла в жемчужинки.

Это когда ты брызгаешь как можно выше, в небо, и смотришь, как солнце отражается в круглых, словно камни, каплях.