Питер Хёг - Твоими глазами

— С того дня, — говорит Лиза, — вы и узнаёте форму СС. И узнали, когда машина остановилась перед вашим домом на площади в Хеллерупе.

— Да, потому я её и узнаю.

— И что вы переживаете в эту минуту?

— Я чувствую, что все мы сейчас умрём.

Что-то происходило с моими глазами.

Сначала я решил, что Лиза нажала на кнопку и открыла стены и затемнение. Что свет, который я вижу, проникает извне.

Потом я понял, что это свет от голограммы. Моё зрение было так ослаблено или затуманено, что я оказался почти в полной тьме. Теперь всё восстановилось, и свет проектора снова стал виден.

— Я вижу, — сказала женщина. — Я вижу свет!

Первым моим чувством была страшная боль за неё. Ведь это галлюцинация: роговица глаз разорвана, она слепа почти всю свою жизнь.

— Мы с Питером выходим из голограммы, — сказала Лиза. — Вы почувствуете, что наш контакт разорвётся. Тот свет, который вы сейчас видите, скорее всего, исчезнет.

Мы сделали шаг назад и вышли из голубой фигуры. Я снова оказался в голограмме собаки. На какую-то долю секунды вновь возникло сверхчувствительное восприятие мира. Я сделал ещё один шаг назад, и оно пропало.

— Свет исчез, — сказала женщина.

Казалось, что она говорит каким-то не своим голосом. Случившееся что-то изменило в ней или изменило её полностью.

— Наверное, я видела вашими глазами, — продолжала она. — Теперь, когда вас нет, я снова слепа.

— Нет, — сказала Лиза. — Вы видели собственными глазами.

— Я снова смогу видеть?

— Сможете ли вы видеть контуры, я не знаю. Но свет вернётся. Вероятно, в виде долгого, бледного восхода солнца.

Глаза женщины были широко открыты.

— Долгого, бледного восхода солнца…

Она медленно повторила эти слова.

Мы с Лизой вернулись на свои места.

В глазах ощущалось непривычное жжение, как будто в них попал мелкий песок. Что-то похожее было однажды в детстве, когда я остановился перед траншеей, на дне которой укладывали трубы. Я замер на месте, уставившись на электросварку, пока сварщик не заметил меня и не отогнал.

Тогда мне показалось, что посреди бело-фиолетовых вспышек вдруг проступила дверь, ведущая в другой мир.

Ночью я проснулся с ощущением, что глаза полны песка. В травматологическом пункте мне дали обезболивающее и сказали, что у меня ожог от сварки.

То же самое я чувствовал сейчас.

Женщина снова заговорила.

— Машина с теми людьми заводится. Тарахтит мотор. Они уезжают. В дом они так и не зашли. Я вижу, как они уезжают.

Наверное, Лиза остановила сканирование. Кто-то позвал водителя женщины, он помог ей встать, собака поднялась и пошла следом — стройная и подтянутая, словно это и не собака, а ещё один сопровождающий. Лиза о чём-то говорила с ними, но я не слышал, о чём.

Вернувшись, Лиза села напротив меня.

— Как ты можешь обещать ей свет, — спросил я, — откуда ты можешь знать, что он вернётся, у неё же есть диагноз, разрыв роговицы, она всю жизнь слепа?

— Каждый диагноз — это повествование, история. Всегда фрагментарная и ни в коем случае не законченная.

Я не понимал, о чём она говорит.

Она встала и подошла ко мне сзади. Положила мне руки на плечи, в её прикосновении не чувствовалось никакого намёка на возможную близость.

Пальцы её работали с моими мышцами, я вдруг понял, что уже некоторое время назад потерял связь с собственным телом.

— Не существует такого явления — разрыв роговицы. Я отметила это сразу, когда она впервые об этом заговорила. Это история, на которой она упорно настаивает.

— А как же её слепота?

— Она возникла, чтобы вытеснить случившееся. Убийство отца и матери. Убийство ребёнка. Это психологическая слепота. Я сталкивалась с таким и прежде. У женщин, которые поверглись групповому изнасилованию. Или стали свидетелями массовых убийств. Эти события сделали их слепыми. Их система выбрала слепоту.

Она убрала руки с моих плеч, но по-прежнему стояла у меня за спиной.

— Она родилась в Биркерёде, — сказала Лиза. — Я видела её свидетельство о рождении. Очень сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала в Литве.

Комната у меня перед глазами медленно закружилась.

— То есть всё это ложь?

— Она рассказала правду. Так она её видит. Такой она представляется ей сегодня.

Я не знал, что сказать.

— Я подобно обследовала тысячу шестьсот человек. Этими вот приборами. Когда ты углубляешься в человеческую жизнь по биографическим следам, истории начинают расплываться. Чем дальше мы уходим в прошлое, тем труднее их проследить. Может быть, она и была в Литве. Возможно, семья туда эмигрировала, может быть, её родители были убиты, а её удочерили датчане. Может быть, она слышала этот рассказ от другого ребёнка. Это не имеет значения.

— Но ведь речь идёт о жизни. Для неё речь идёт о жизни.

— Важно, помогает ли ей эта её история. Лечит ли она того, кто рассказывает. Мы не ищем правду. Мы помогаем людям создать повествование, с которым они смогут жить.

— Когда мы узнаем, получилось ли это?

— Есть только два критерия: история, к которой придёт пациент, уменьшит страдание. И второй — мы сделали всё, что могли.

— Я видел картины. Я видел всю эту обувь. Чувствовал её тяжесть. Я чувствовал страх. Это было на самом деле.

— Сегодня ночью ты будешь спать и тебе приснятся сны. Пока тебе будет сниться сон, он будет казаться реальностью.

Ассистентов в зале не было. Я не заметил, как они ушли. У меня появились сомнения в том, что они вообще когда-либо были здесь.

— Если действительность — это выдуманная история, сон, вымысел, что же тогда реально? Что тогда существует, кроме сна? Что случится, если проснуться?

Она не отвечала.

Во мне вдруг закипел гнев.

— Ты не помнишь первые семь лет своей жизни! Может быть, дело не в травме мозга? Может быть. не было перелома черепа? Ты ослепла на эти семь лет! Может быть, ты сама выбрала слепоту?

Гнев нарастал. Меня захлестнуло чувство, что мною манипулируют.

— Ты выбрала меня, — сказал я, — чтобы я помог тебе с этим разобраться. Чтобы помочь тебе в этой семилетней тьме найти историю, с которой ты сможешь жить.

Я встал. Чтобы уйти и больше уже не возвращаться.

Она сорвалась с места с быстротой молнии. Так бывало и в детском саду. Когда мы качались на подвешенной тракторной покрышке, Лиза вставала перед ней и спокойно ждала. И в какую-то последнюю долю секунды, когда мы уже закрывали глаза, представляя, как сейчас собьём её, она отскакивала и оказывалась совсем в другом месте, далеко от нас, и радостно смеялась.

Она преградила мне путь. Я даже не заметил, как это произошло.

— А если так и было, — проговорила она. — Если действительно так и было. Что я, впервые увидев тебя, подумала, что он, может быть, он может…